— Папа! — возмущенно повторил мальчик, но ответа так и не дождался. Постояв ещё с полминуты, он полез к Серёже на колени.
Протискиваясь, он наступил мне на ногу и качнул стол — налитая доверху, нетронутая Сережина кружка выплюнула на клеёнку коричневатую прозрачную лужицу. Я сжала зубы. Ему пять лет, сказала я себе в тысячный раз. Всего пять. Молчи.
— …ружей у вас сколько? — говорил как раз Анчутка. — С калашами только дураки охотятся. Фиг попадешь. Да и патронов у нас — хрен да ни хрена.
— Да не в ружьях дело, — не отвлекаясь, отвечал Серёжа, отводя руки мальчика — уже вскарабкавшись к нему на колени, тот крепко взялся своими маленькими ладонями за Серёжин подбородок, безуспешно пытаясь развернуть к себе его лицо. — Семеныч сказал, тут зверя нет. Не вокруг базы — сам подумай: тут дым, запахи… Нужно подальше уезжать, но места знать надо, а мы их не знаем, я зимой тут раньше не был никогда.
— Так он тебе и рассказал свои места, Семеныч твой, — усмехнулся Анчутка, — когда у него полно своих ртов.
Сережа нахмурился и отцепил, наконец, от себя мальчика, по-лемурьи висевшего у него на плече, и, не глядя, поставил его на пол.
— Он был отличный мужик, между прочим, Семёныч, — заметил он сухо и неприязненно. — И остальные тоже.
— Что ж вы их тогда оставили — так, — тихо, угрожающе отозвался Анчутка, внезапно подаваясь вперёд, — стол страдальчески всхлипнул и покачнулся, снова выплёскивая чай из кружек. — Этих ваших отличных мужиков. Сколько они там пролежали — месяц? Больше? Они к кроватям примёрзли, понял? Их вместе с простынями вытаскивать пришлось. Еще немного — их бы лисы какие-нибудь жрать начали, или кто тут водится — и Семеныча твоего, и баб, и… — Тут он взглянул на мальчика, стоявшего теперь ровно посередине между ним и Серёжей, и осёкся.
— Ты конфеты принёс? — серьёзно спросил мальчик. — Мама сказала, можно одну в день только.
И тогда этот большой сердитый человек вдруг опять улыбнулся и, легонько подтащив к себе мальчика, взлохматил его тонкие и светлые, отросшие за четыре месяца волосы.
— Мама сказала? — спросил он. Мальчик кивнул и нетерпеливо дёрнул головой, уворачиваясь от огромной чужой ладони.
— Поищу, — пообещал ему Анчутка. — Посмотрим, может, и остались у меня твои конфеты. Ты вот что, — продолжил он, обращаясь уже к Серёже, — ты давай, поехали завтра со мной, покатаемся тут вокруг немножко — у нас снегоход, ну, ты видел, наверное, бери своё ружьё, может, следы какие-нибудь отыщем — охотники из нас еще хлеще, чем рыбаки, но просто так на заднице сидеть — так мы точно тут передохнем.
И они продолжили разговор, как будто не было только что этой короткой, пугающей вспышки, — о том, как лучше приманить лося, «жаль, соли у нас мало, я слышал, мешок соли насыпал им — и сиди себе жди спокойно»; о том, что уж утки-то точно будет вдоволь «утиные места я знаю — весело говорил Сережа, — одно время часто ездили сюда по весне, нам бы дотянуть до апреля — и всё, и порядок», — пока, наконец, наши гости не поднялись и не направились к выходу, так и не притронувшись к чаю, а Серёжа, набросив на плечи куртку, пошёл за ними следом. Один.
Когда за ними закрылась дверь, какое-то время мы сидели молча, прислушиваясь к доносящимся с улицы голосам. Потом Лёня смял опустевшую белую сигаретную пачку и внезапно с силой запустил ее в дальний угол — легко отскочив от стены, она откатилась назад, к середине комнаты.
Мальчик засмеялся и пнул мятый кусочек картона ногой. Надо было и мне выйти на улицу вместе с ними, подумала я, подходя к окну, — они всё еще стояли на мостках, трое наших гостей и Серёжа, «завтра прямо с утра за тобой заеду, часов в восемь, чтоб вернуться засветло» — услышала я через тонкое стекло Анчуткин хрипловатый голос, — «ну что, покурим по последней и двинем назад»; начинало понемногу темнеть, и дрожащий на ветру огонёк зажигалки осветил на мгновение склонённое над ним Серёжино лицо.
Теперь, когда они уже были там, снаружи, у меня не хватило бы смелости закурить здесь, в доме, под её пристальным взглядом; надо было мне выйти с ними, подумала я с досадой и услышала, как Анчутка, выдохнув сизое облачко сигаретного дыма, произнёс ещё одну фразу.
— Слушай, — сказал он легко, глядя не на Серёжу, а куда-то в сторону, к озеру, к очертаниям темного леса на том берегу, — я вот чего не пойму — которая из этих баб твоя?
В комнате за моей спиной внезапно стало тихо, как в колодце, и слышен был только негромкий треск догорающего в печи березового чурбака.
— В смысле? — медленно спросил Серёжа.
— Да мы как ни считали, всё одна лишняя получается, — прозвучал беззаботный ответ, — вы б отдали нам одну, чтоб по-честному было… Ну ладно, ладно тебе, брось, шучу я.
Серёжа ответил не сразу — но когда он, наконец, заговорил, его голос звучал так же легко и весело.
— Что ж вы тогда козу зажарили? — сказал он; я пыталась уловить в его ответе напряженные нотки и не смогла. — Козу бы как раз под это дело и приспособили. — И они засмеялись, все четверо, включая юного Вову, нашего будущего рыбака-подмастерья.
Когда Серёжа вернулся в дом, замешкавшись на секунду у порога, чтобы стряхнуть с ботинок налипший снег, мне показалось, что закричали все разом, хотя на самом деле говоривших было всего двое.