— Ты что здесь, сука, делаешь?
— Лёнька! — раздался папин голос откуда-то из-за Лёниной спины. — Ну какого чёрта ты рванул? Дрова бросил, кому их за тобой подбирать. — Появившись из темноты, папа тоже задыхался, как после долгой пробежки, а за ним показались и остальные — Сёрежа, Мишка, Андрей — уставшие, заледеневшие и встревоженные.
— Да он просто ягод принёс, — начала Наташа, тоже поднимаясь, и Лёня, не поворачивая головы, вскинул ладонь, как будто отгораживаясь от всего, что она собирается сказать.
— Я говорю, ты что делаешь здесь, — повторил он в ожидании ответа и только дёрнул плечом, сбрасывая Серёжину примирительную руку.
Анчутка выдержал паузу — долгую, в течение которой снова стали слышны тихие зимние лесные звуки, прерываемые только Лёниным сбившимся, захлёбывающимся дыханием. Потом поднял лицо — не вставая на ноги, и снизу вверх посмотрел на Лёню.
— Не прав, — сказал он серьёзно, без улыбки. — Не подумал. Извини, хозяин. Я и побыл-то всего полчаса — Вовка брусники набрал детишкам вашим, слышишь, поляну нашли под снегом и чего-то так обрадовались, что я сразу и потащил. Надо было до завтра подождать.
Он поднялся и протянул руку, и рука эта несколько мучительных мгновений провисела в воздухе сама по себе, отчетливо освещённая оранжевым светом костра. Наконец Лёня всё же пожал её — они стояли друг напротив друга, одинаковые, большие, сердитые мужики, и в том, как были сцеплены их ладони, не было ничего дружеского, ничего мирного.
Когда скрип Анчуткиных шагов растворился в темноте, Лёня вытер руку о штаны коротким, брезгливым движением и сказал хмуро, как будто сплюнул себе под ноги:
— Ну? Кому ещё тут не ясно, что именно им от нас нужно?
* * *Форель, которой мы так гордились, осталась незамеченной — её просто равнодушно съели, расставив тарелки на драной клеёнке; ни одна из нас четверых не смогла проглотить и куска. — Марина свернулась калачиком в дальней комнате, рядом со спящими детьми, и наотрез отказалась выходить на свет, а спустя минуту после того, как мы вернулись в дом, за перегородкой исчезла и Ира.
— Какого черта ты там устроил? — говорил папа, кромсая беззащитный розоватый рыбий бок алюминиевой вилкой. — Отелло херов. Только наладили всё.
— Правда, Лёнь, — сказал Серёжа, — на фига? Что такого-то? Ну пришёл, ну ягод принёс. Я не понял.
— Зато он понял, — зловеще сказал Лёня, упираясь невидящим взглядом в свою тарелку, прямо в рассыпчатую ароматную мякоть. — Он отлично, мать его, понял.
— Они нам завтра обещали помочь венцы разобрать, — начал Серёжа, — нормально же всё.
— Машину тебе жалко, да, Лёнька? — с полным ртом проговорил Андрей и улыбнулся. — Вот и дружбе конец.
И тогда Лёня вдруг подался вперёд, резко, неожиданно, — мне показалось, что он сейчас с размаху грохнет кулаком и непрочный кривой стол лопнет пополам, развалившись в щепки, — но он просто навалился на край, широко расставив локти, тарелки жалобно звякнули, какая-то мелочь поехала, покатилась в стороны, рассыпалась по полу:
— Какая.
— Он отлично, мать его, понял.
— Они нам завтра обещали помочь венцы разобрать, — начал Серёжа, — нормально же всё.
— Машину тебе жалко, да, Лёнька? — с полным ртом проговорил Андрей и улыбнулся. — Вот и дружбе конец.
И тогда Лёня вдруг подался вперёд, резко, неожиданно, — мне показалось, что он сейчас с размаху грохнет кулаком и непрочный кривой стол лопнет пополам, развалившись в щепки, — но он просто навалился на край, широко расставив локти, тарелки жалобно звякнули, какая-то мелочь поехала, покатилась в стороны, рассыпалась по полу:
— Какая. На хер. Машина. — произнёс он раздельно, яростно, и в конце каждого его слова отчетливо слышна была точка, как будто он перешел на азбуку Морзе. — Какая. Дружба. Ты дружить с ним, блядь, собрался? Он таких, как ты. На обед. По три штуки. Ты в глаза ему заглядывал? Вашу мать, ну откуда вы такие пионеры взялись? — Лёня вскочил и пнул злополучный стол ногой — и одна из тарелок хлопнулась-таки вниз, разметав по чёрным доскам жирные перламутровые рыбные дольки.
— Не ори, детей разбудишь, — сказал Серёжа, нагнувшись, и принялся собирать осколки.
— Ладно, — сказал Лёня — он стоял теперь, тяжело свесив руки, посреди тесной комнаты, которая словно была ему сейчас мала и трещала по швам. — Я не знаю, как вам еще объяснить. Остальные двое — плесень, мелочь, но за этим чёртом надо следить в оба глаза. Не нравится он мне. Ой как он мне не нравится.
— Да кому он нравится-то? — отозвался Серёжа раздражённо — снизу, с пола, не поднимая головы. — Что ты предлагаешь? Мы не стали с ними воевать. Это надо было делать вначале — и мы не стали. А сейчас повод нужен посерьезней, чем мешок ягод.
— Ну что вы несёте, — неожиданно устало сказал Андрей из своего угла. Он больше не улыбался. — «Мы не стали с ними воевать», — передразнил он Серёжу, — можно подумать, у нас бы получилось. Давайте совсем откровенно, а? Кишка у нас тонка просто так их взять и перебить. Я боюсь, даже если б у нас был настоящий повод, а не вся эта херня с консервами и ягодами — мы всё равно жевали бы сопли, мирились там с ними как-то, находили общий язык. Ну, разве что морду там набить — но ползти через озеро с ножами, чтоб их перерезать ночью, — да ладно, это кино уже какое-то, категория «зет». Это вообще не про нас. — Он с трудом выбрался из-за низенького стола и заходил по комнате, слепо натыкаясь на стены и кровати — два шага в одну сторону, два — обратно. — И неважно, кто они, эти черти, может, и правда зеки, а может — обычные мужики, простые, не знаю, военные, — не в этом дело, понимаете? Дело в нас. Мы кто такие? За каким хером в этом сраном лесу сейчас нужна твоя высшая математика, Андреич, или Форекс, или Серёгина хай-энд аппаратура? Мы и сами здесь не нужны. Мы ни черта не можем. Мы вымираем, как динозавры, мы почти уже вымерли.