— Давайте я, — умолял он, видимо, уже не в первый раз, — ну давайте я!
— «Я» — последняя буква алфавита! — донеслось сверху, и в то же мгновение прямо Мишке под ноги рухнул неровный лист серого ломкого шифера и, ударившись об опоясывающий дом деревянный помост, раскололся на несколько частей.
— Андреич! — заорал Лёня, подходя. — Песок из тебя сыплется! А то давай, может, я залезу?
— Я тебе залезу, — ворчал папа с крыши, — тебя еще три месяца на голодном пайке держать, вот тогда полезай.
Я оглянулась на Лёню — он стоял, задрав голову, и дурашливо, весело орал что-то еще — но глаза его не улыбались. Присмотревшись, я вдруг поняла, что все они — и Андрей, и Сережа, и танцующий под лестницей Мишка — напряжены и сосредоточены, что за спиной у каждого — ружьё, и что даже стоят они так, чтобы ни на мгновение не выпустить из виду противоположный берег и плоскую ледяную поверхность озера, отделявшую нас от него. Я спрыгнула с мостков в снег и отошла на несколько шагов, чтобы видеть крышу, — папа уже успел взобраться на самый верх и сидел теперь прямо на ее пологом коньке, широко расставив ноги. Повернувшись в мою сторону, он поймал мой взгляд и улыбнулся.
— Анюта, — попросил он, — принеси-ка мне термос с кипяточком, там на печке чайник, вскипел уже, наверное.
Мне до смерти не хотелось уходить сейчас — так и не узнав, что происходит, что именно они задумали, но я не рискнула спорить с ним и послушно направилась в дом. Я спрошу, сейчас выйду и спрошу, весь этот театр рассчитан на детей, чтобы их не пугать, они не ели уже целые сутки и вчера весь вечер ныли и нервничали; я сняла чайник с огня, поискала термос, налила в него кипяток и поспешно выскочила на улицу. Меня не было от силы несколько минут, но, едва оглядевшись, я поняла, что опоздала с вопросами, потому что Сережа, Андрей и Лёня были уже далеко, метрах в пятидесяти от берега, я видела их удаляющиеся спины — они шли небыстро и настороженно, три отчетливые темные фигуры на белом и рядом — желтая четвероногая тень. Я испуганно поискала глазами Мишку — он был здесь, возле лестницы, его не взяли, слава богу, они его не взяли, и тогда я снова спрыгнула с мостков и крикнула вверх:
— Куда они? Папа!
Он лежал теперь на животе, упираясь в крышу локтями, и удобно пристраивал свой длинный карабин на двуногий металлический упор. Не поворачивая головы, он сказал:
— Мишка, возьми у мамы термос, — и протянул руку, словно между этим его приказом и моментом, когда термос окажется наверху, должно пройти не больше секунды; Мишка отскочил от лестницы, как резиновый мячик, бросился ко мне — поспешно, с готовностью и схватился за ремешок термоса.
Только я не разжала пальцев и спросила еще раз, на этот раз у него:
— Куда они?
— Так сети же, — сказал Мишка нетерпеливо, — сети забрать.
Он дёрнул за ремешок и взлетел по лестнице вверх, разбрызгивая прилипший к ботинкам снег.
— Всё нормально, Аня, — раздался сверху папин голос, — тут метров пятьсот, не больше, дальше они не пойдут, а я за ними послежу, мне отсюда хорошо видно.
— Не волнуйся, мам, — Мишка уже спускался обратно, — это быстро, они даже заново ставить их не будут, их просто нужно забрать, куда мы без сетей.
Как я могла пропустить момент, в который мы поменялись местами, думала я, сидя возле Мишки на мостках и вглядываясь в слепящую белизну: вот три темных силуэта — на этом расстоянии уже невозможно определить, кто из них кто; вот — впереди — чернеют вмерзшие в лёд деревянные опоры, на которых висят наши сети, а дальше, за ними, чуть наискосок — остатки каких-то приспособлений, обычный озерный мусор, оставшийся после наших соседей, опрокинутая на бок металлическая бочка и пара разломанных ящиков. Черная полоска леса на той стороне. Уверенный, широкий столб дыма. Две — нет, три незнакомые человеческие фигуры, отделившиеся от темной береговой линии.
Я не помню, кто из нас увидел их раньше. Знаю только, что едва успела вскочить на ноги, думая — закричать? молча бежать вперед, чтобы предупредить Сережу? Я пробежала бы эти триста — четыреста метров быстрее, чем люди, идущие к нам с того берега, даже если бы они заметили, что я бегу, — они еще были слишком далеко, но я не крикнула и не побежала, я просто не успела, потому что Мишка вскочил и, сунув два пальца в рот, свистнул — оглушительно, так, что у меня заложило уши, я и не подозревала, что он умеет так свистеть, и в ту же самую минуту что-то загрохотало над нашими головами и звучно шлепнулось к нашим ногам — это был термос с полуотвинченной крышкой, из которого дымящимися толчками потекла горячая вода, и снег вокруг немедленно подобрался и съежился, словно внутри стеклянной колбы был не кипяток, а кислота.
— Аня, — прозвучал сверху папин голос прямо мне в затылок, так близко, будто папа стоял у меня за спиной. — Девочки, берите детей и марш в дом.
Краем глаза, потому что отвести взгляд от озера было нельзя — они услышали свист? услышали или нет? — я увидела длинный матовый ствол карабина, торчащий над невысоким коньком крыши причудливым, зловещим флюгером, и открыла рот, чтобы сказать папе, лежащему на крыше: стреляйте, ну стреляйте, чего вы ждете? мы ничего не знаем об этих людях; зачем они здесь? что им здесь нужно? мне все равно, даже если они не хотят плохого; там Сережа, я не знаю, услышал ли он, как Мишка свистнул; что, если звук отнесло ветром? мне все равно, стреляйте, пусть они остановятся, пусть уйдут.