Один маленький сильф умудрился произвести столько шума, что перебудил всех: меня, все еще грезящую о гитарном переборе, Лакса, Гиза и Кейра. Судя по встрепанному виду последнего, телохранитель только-только сомкнул веки после чудно проведенной ночки.
— Болен? — чуть хрипловатым спросонья голосом переспросила я, садясь на тюфяк и пытаясь разлепить глаза. — Чем?
— Я не знаю-ю-ю! — Фаль с разгону врезался мне в грудь и зарыдал. Осторожно прижимая малютку к себе, я отчаянно заморгала, мимолетно поразившись тому, какие игры выкидывает с цветовым зрением серый утренний сумрак. Очаровашка сильф, всегда казавшийся изящнейшей алебастровой статуэткой, сегодня был чем-то красновато-пятнистым, как недоношенный ягуар-мутант.
Проморгавшись, я сообразила, что пятна не галлюцинации с недосыпа, а Фаль действительно пестренький и чрезвычайно несчастный, как каждый совершенно здоровый человек, внезапно обнаруживший у себя какую-нибудь странную болячку.
— Ой, до чего он пестрый, точно розовой краской сбрызнули, — озадаченно потер подбородок Кейр, с неподдельной тревогой разглядывая Фаля, как и все собравшиеся вокруг мужчины. — Чего же с ним, магева, неужто и впрямь…эгхм? — слово «помирает» телохранитель благоразумно проглотил, чтобы не вгонять больного в еще большую истерию.
— Дружок, у тебя что-нибудь болит? — ласково спросила я сильфа.
— Пока нет, только чеш-шется-я-я все-е-е, — слабо трепеща крылышками, простонал Фаль. И так в пол лица глазищи с перепугу у него вытаращились вовсе неимоверно, будто самым сильным запором в своей жизни страдал.
— Ага, — деловито установила я и, опираясь на список болезней человеческих, свойственных людям моего мира, выдала: — Насколько мне известно, пятнышки по всему телу могут быть следствием краснухи, ветрянки или диатеза.
Первые две болезни совершенно детские, и не понимаю, где бы ты, хоть и юный по возрасту сильф, мог их подхватить, а вот диатез вполне вероятен…
— Я умру? — едва услыхав иностранное слово «диатез», жалобным тоном умирающего лебедя слабо вопросил Фаль, крылышки печально обвисли.
— Вообще-то нет, — улыбнулась я. — Даже лечить тебя не надо. Почешется немного и перестанет, ну еще недельку нельзя будет красных ягод кушать. Ты, дружок, вчера съел слишком много незнакомой пищи, я о конфетах, вот организм и воспротивился. Это всего лишь легкое проявление аллергии, помните, я вам об этом рассказывала.
— Было дело, — подтвердил Кейр.
— Но ведь мы все ели их поровну, чего ж, тоже такими ходить будем? — озадачился взъерошенный с ночи Лакс и на всякий случай поискал на руках признаки начинающегося недуга.
— Ели все, но соотношение единицы продукта на единицу веса в случае нашего сильфа оказалось самым весомым, — возразила я, борясь с искушением процитировать кролика из мультфильма «Фсе дело ф том, фто хто-то флифком много ефт».
Мужчины переглянулись, подавляя вполне обоснованное желание дружно заржать во все горло, слишком уж жалким был вид очаровательного обжоры и большим их собственное облегчение. Не смотря на эгоизм и легкомыслие, Фаль не мог не нравиться. Его открытость и наивная чистота даже в худших проявлениях характера вызывали симпатию против воли и завоевывали сердца. Никто не рассердился на обаятельного малыша за раннюю побудку и поднятую панику.
Я усадила малость утешенного сильфа на плечо (для полного успокоения он продолжал цепляться за футболку, назначенную на роль ночной рубашки) и сладко зевнула:
— Ложиться досыпать, наверное, уже бесполезно. Будем вставать! Раньше тронемся в путь-дорогу дальнюю. Люблю бродяжничать и терпеть не могу зиму. Патологическая жажда новых впечатлений требует утоления. Может, у меня в роду тоже балаганщики были или перелетные птицы?
— Ты хоть выспалась? — озаботился Лакс, вылезая вслед за мной на свежий воздух, где уже или еще (вот ведь неугомонный народ лунатиков!) бродили балаганщики. То ли не ложились вовсе, то ли уже успели подняться. Кое-кто завтракал, как наш знакомый дядюшка Каро, вместе с прочей труппой сидевший у костерка рядом со своими фургонами и прихлебывающий из кружки горячий травяной настой. Дэлькор лежал рядом и, завидев меня, моментально вскочил, чтобы получить свою порцию утренней ласки.
— Наверное. Во всяком случае, спалось просто замечательно. Молодцы балаганщики со своим праздником. Мужик под гитару так пел, лучше всякой колыбельной укачивало, не голос, а сказка, — ежась от утренней прохлады, задумчиво разбирая спутавшиеся за ночь волосы и поглаживая гриву Дэлькора, признала я, по горькому опыту знавшая: чужое веселье по ночам приносит одни неприятности.
Пьяные вопли под окнами, звон битого стекла, рев сигнализации, ругань, топот и гогот могут прийтись по вкусу разве что моральному мазохисту суперизвращенного толка. Самое обидное, ничего с этим гадством не поделаешь. Ругаться бесполезно, разойдутся пуще прежнего «на зло врагам», милицию вызывать тоже без толку, если даже стражи порядка соблаговолят приехать, то часика через три-четыре, когда либо компания закончит гудеж, либо сама уснешь, как убитая, невзирая на шум. Единственный по-настоящему действенный выход, практикуемый в свободно время — присоединиться к общему веселью, — но, если поутру на занятия надо, фишка не попрет. Иногда. Озверевшая я, правда, мечтала еще об одном способе — пулемете с бесконечными патронами, но увы! Такие фантазии реализовать было никак невозможно.