Когда Джимбо заходит за дом и перед ним открывается вся картина запустения, он раскрывает от удивления рот. Местами трава доходит до пояса! То, что Марк назвал «палаткой» — нелепая и грубая пристройка с почти отвесным скатом крыши, словно шрам на стене дома, — начиналось сразу за дверью в кухню и заканчивалось приземистой короткой стеной, выдвинутой футов на пятнадцать в заросший травой двор. Сляпанная кое-как, эта пристройка должна была, по идее, развалиться задолго до конца срока службы основного здания. Джимбо наплевать на то, как выглядит эта дурацкая «палатка», да он и не разглядывает ее.
— Так, порядок, — говорит Марк и шагает в заросли травы по чуть заметной тропке, которую, наверное, сам и протоптал накануне. Идя за ним следом, Джимбо видит, что дом дышит в такт каждому его шагу, и начинает паниковать. Марк говорит:
— Да не психуй ты, ради бога.
И Джимбо понимает, что вдохи и выдохи — его собственные.
Марк перепрыгивает через ступени к двери черного хода. Джимбо еле тащится следом Он замечает пустую филенку кухонной двери, заглядывает внутрь и видит то, что поначалу напоминает дымку или облако, а затем постепенно обретает очертания закопченного потолка кухни. Марк зловеще улыбается ему и прижимается плечом к двери. Затем просовывает руку в филенку. Улыбка Марка застывает, обратившись в гримасу. Ручка поворачивается, дверь распахивается. Губы Марка теперь — тонкая прямая линия, и он жестом зовет Джимбо идти за ним. Когда Джимбо ставит ногу на ступеньку, Марк сжимает его запястье и бесцеремонным рывком втаскивает друга в кухню.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БАГРОВОЕ НЕБО
ГЛАВА 15
В детстве нам с Филипом порой выпадала честь выслушивать откровения папочки насчет женского пола — разумеется, когда поблизости не было мамы. Сущая правда о женщинах выкладывалась нам, когда мы сопровождали папочку в его субботних «выездах», что подразумевало визиты в дома его приятелей — как правило, тех, которых мама недолюбливала либо терпеть не могла. «Освежающие» остановки в местных барах и закусочных были связующими звеньями между протокольными визитами. Около трети всего времени Филип и я вместе с папочкой навещали его друзей в их домах и квартирах. Походы в бары занимали примерно столько же.
По правде говоря, сопровождать папочку в бары и дома приятелей на бульваре Шермана и в Берли, куда он частенько захаживал, было удовольствием лишь немногим большим, чем дожидаться его в машине. В машине можно было послушать радио, зато в барах мы заказывали кока-колу. И в машине, и в «Сарацине» отеля «Сент-Элвин», или в «У Сэма и Эгги» на Ауэр-корнер, или в «Кабачке Нодди-спортсмена» — мы, по сути, оставались одни и постоянно ссорились друг с другом, пока папа болтал без умолку соответственно требованиям момента. Иногда я замечал, как из рук в руки передаются деньги, чаще всего — из карманов папочки в руку собеседника, а иногда и наоборот. Порой он помогал кому-то из своих друзей перетащить коробки или тяжелые предметы — например, электропилы или водогреи — из одного места, скажем со склада, в другое, скажем гараж. В барах и закусочных он усаживал нас обоих в кабинку у стены, выдавал каждому по бутылочке колы и оставлял одних на час-другой, а сам шел пить пиво или играть в пульку с приятелями. Как-то раз он велел нам оставаться в машине, а сам отправился в «Сарацин» «переговорить с одним типом». Через полчаса я выбрался из машины, прильнул к окну и не смог отыскать взглядом папу в зале. Внутренний голос шепнул мне, что на этот раз папа в самом деле ушел, бросив нас, но в глубине души я знал, что он вернется. В итоге папочка, конечно, вернулся — вынырнул из-за угла дома, и взгляд его был оправдывающимся.
Папочкины теории и высказывания о женщинах как будто никоим образом не касались мамы.
Внутренний голос шепнул мне, что на этот раз папа в самом деле ушел, бросив нас, но в глубине души я знал, что он вернется. В итоге папочка, конечно, вернулся — вынырнул из-за угла дома, и взгляд его был оправдывающимся.
Папочкины теории и высказывания о женщинах как будто никоим образом не касались мамы. Мама, безусловно, принадлежала к особой категории женщин и как бы стояла от них особняком по причине пребывания вне и выше всякой критики. К тому же мама была всегда рядом, как-то очень уж «под рукой», чтобы можно было разглядеть органическое единство ее личности. Когда одно выхваченное окулярами бинокля дерево заполняет взор, другие деревья леса воспринимаются как некая абстракция. Это, наверное, объясняет, как папа позволил себе выбрать точку зрения, в значительной степени враждебную к женщинам, но исключил свою жену из общего «списка осужденных».
— Ребята, — сказал он (а сейчас мы сидим в прокуренных, провонявших пивом недрах «Сарацина», где двое мерзавцев по имени Бисби и Ливернойз подались над столом вперед, будто они, а не мы были теми «ребятами», к которым он обращался), — существует два типа женщин, и с представительницами обоих необходимо быть начеку.
— Этточно, — поддакнул Ливернойз по прозвищу Сапог. Мама терпеть его не могла.
— Тип первый. Ведет себя так, словно ты корыто с фуражом, а она пони. И все, что ты имеешь, ей по душе лишь до тех пор, пока ты это имеешь. Разумеется, ей только в радость, когда у тебя что-то получается, однако от тебя требуется, чтобы ты всегда оставался на этом уровне или выше, но ни в коем случае не ниже. Только так можно ладить с женщинами этого типа. Раз взялся за стейки с луком колечками — об ореховом масле и хот-догах надо забыть. Так что в этом случае с самого начала есть напряг. Пока в кормушке еда, причем не хуже, чем вчера, все хорошо, если нет — пони начинает бастовать. Она говорит тебе, что любит тебя, но уходит, потому что чувство собственного достоинства для нее дороже любви. Врубаетесь? Того, что было у тебя с ней, оказывается, вовсе и не было. Ты думал, что дело в любви, доверии или вам просто хорошо вместе — ан нет. Все дело в ее чувстве собственного достоинства… Ну а представительницы второго типа похожи на первых, только вместо чувства собственного достоинства у них на первом месте общественное положение и материальное благополучие. У женщин этого типа мозги отсутствуют напрочь — их заменяют кассовые аппараты. Женишься на ней, и понесет тебя в такое море дерьма, что не то что весло — лодка не поможет. И зальет тебя им по самую шею, и придется тебе плыть по-собачьи, изо всех сил стараясь удержать голову на поверхности. С тем же успехом можно пойти служить в армию, потому как что там, что здесь ты в основном день-деньской исполняешь приказы.