— Этот изощренный псих был родственником Нэнси Андерхилл?
— Кузеном, — сказал Том.
— Это объясняет кое-что сказанное мне моим братом после похорон, — сказал я.
— Можешь ли ты подумать и назвать мне хотя бы одну причину, по какой твой племянник мог сорваться в бега?
— Причину… Одну, думаю, я назвать смогу.
ГЛАВА 3
Вскоре после того, как он прочел в газете некролог Нэнси и увидел из окна своего номера Марка, Тим сел во взятую напрокат машину и отправился по довольно необычному маршруту к дому своего брата. Даже если допустить, что по пути пришлось бы пару раз вернуться, на дорогу должно было уйти не более двадцати-двадцати пяти минут. Если б он поехал по магистрали, то затратил бы еще на пять минут меньше, но, поскольку он не бывал в родном городе почти пять лет, Тим решил поехать на север из центра города, затем свернуть на Кэпитал-драйв и продолжать движение, пока не выскочит на широченную шестиполосную Тевтония-авеню, там по диагонали на юго-запад и — до того момента, пока не увидит парк Шермана, бульвар Шермана, Берли или же любую из паутины улочек, что были знакомы с детства Он знал, где жил брат. Полагая, что в вихре экономического бума характерный колорит района изменился не слишком кардинально, Филип перебрался жить туда, где прошло его детство. На первый взгляд предположения Филипа оказались верны: приспособившись к инфляции, средний доход семьи в районе, ограниченном улочками Сьюпериор, Мичиган, Таунсенд, Ауэр и Сорок четвертой, вырос раза в четыре со времен детства Филипа Однако другие аспекты — те, что Филип не принял в расчет, — изменились наряду с доходами на душу населения.
Тим без труда выбрался на Кэпитал-драйв и направился на запад по просторной Тевтония-авеню мимо торговых центров и трехэтажных офисных зданий, чередующихся с кафе и ресторанами. Все выглядело как более чистая, яркая и процветающая версия старого Миллхэйвена. Именно таким Тим и полагал увидеть город, когда собирался сюда. Указатель Берли он приметил за квартал и свернул в район, где офисов было поменьше, а жилых домов — побольше. Четырехэтажные, кирпичные, кремового цвета здания-близнецы выстроились по обеим сторонам улицы, а протянувшиеся к ним узкие асфальтовые ленты подъездных дорожек разрезали зеленые газоны и напоминали выложенные в ряд на прилавке галстуки.
Через половину мили Тим встретил указатель «Шерман-драйв» и повернул направо. Парка Шермана и бульвара Шермана он не увидел, но они располагались где-то в этом районе. Шерман-драйв заканчивалась тупиком напротив бункера без окон, из литого бетона, под вывеской «Филиал городского архива». Тим поехал обратно и вновь повернул налево по узкой, с односторонним движением, улочке Шерман-Филиал-стрит, которая выходила на юго-западную оконечность самого парка Шермана.
Тим поехал обратно и вновь повернул налево по узкой, с односторонним движением, улочке Шерман-Филиал-стрит, которая выходила на юго-западную оконечность самого парка Шермана. Когда-то давным-давно папочка приводил маленьких Тима и Филипа в этот парк к потрясающему каналу для гребли, качелям и каруселям, а еще там было маленькое волшебное царство дремлющих тигров и нескладных слонов в изумительном, ныне уже несуществующем зоопарке.
Тим объехал весь парк по периметру, так и не поняв, куда дальше. На втором витке он заметил указатель к бульвару Шермана, повернул и тут же был вознагражден появлением на левой стороне улицы такого знакомого с детства силуэта здания театра Белдэйм, где теперь располагалась протестантская церковь.
Но когда Тим окунулся в старую паутину переулков и перекрестков, он дважды притормаживал у дома брата и, не будучи абсолютно уверенным, проезжал мимо. В первый раз он сказал себе: «Нет, пожалуй, это не здесь». Во второй раз: «Да нет, не может быть». Однако это был именно дом Филипа — строение из кирпича и плитняка с крутой крышей и безобразным маленьким крыльцом чуть шире самой двери. К верхней планке сеточной двери были прикручены цифры «3324». Гадая, как оправдываться за опоздание, Тим припарковал свой неуместно шикарный, но очень удобный автомобиль чуть впереди по улице и зашагал обратно по залитому солнцем тротуару. Там, где когда-то над улицей склоняли могучие ветви огромные вязы, лапчатые листья платанов никли к ветвям рядом с бледными пятнистыми стволами. Тим дошел до бегущей к дому брата пешеходной дорожки и взглянул на часы: двадцатипятиминутное путешествие растянулось на три четверти часа.
Тим нажал на кнопку звонка. Где-то в глубине дома вяло отозвался колокольчик. Послышались приближающиеся тяжелые шаги; искаженное тремя стеклянными полосами смотрового окошка, мелькнуло и тут же исчезло лицо; дверь распахнулась внутрь, и появился Филип, хмурясь через серую дымку сеточной двери.
— Явился, не запылился, — пробурчал он.
— И я рад тебя видеть, — ответил Тим. — Привет, Филип, как поживаешь?
С видом, будто подает милостыню, брат отступил назад и впустил его в дом С того момента, как они виделись в последний раз, Филип постарел лет на десять. Редеющие волосы были зачесаны назад, обнажая кожу головы такого же розовато-серого цвета, как и покрытое глубокими морщинами лицо. Очки без оправы с тонкими металлическими дужками сидели на чуть вздернутом носу. Над мягким обширным животом серебряная застежка крепила ярко-красный галстук к дешевой белой рубашке. Филип, подумал Тим, по-прежнему изо всех сил старается выглядеть таким, каков он есть, — средней руки администратором насквозь обюрокраченного заведения. Всю жизнь Филип с огромным трудом добивался своего места заместителя директора школы: неоспоримо респектабельный и приличный, до изумления скучный, невосприимчивый и глухой в вопросах ведения хозяйства, дорожащий своей маленькой, но осязаемой властью, «пушечное мясо» для бесконечных жалоб.