Мэллори свалился с нее, грудь у него тяжело вздымалась и опускалась, как у выброшенного на берег кита. Мускулы казались резиновыми, и большая часть выпитого алкоголя вышла из него с потом. Он чувствовал себя на седьмом небе. Чувствовал, что готов умереть. Он был бы рад, например, получить — прямо здесь и сейчас — пулю от того ипподромного хлыща, приветствовал бы возможность никогда больше не покидать этой заоблачной вершины, никогда не возвращаться к нормальному бытию Эдварда Мэллори — остаться чудесным существом, утонувшим в запахах шахны и чайной розы.
Но через минуту ощущение исчезло, и он снова стал Мэллори. Слишком отупевший для таких тонкостей, как угрызения совести и чувство вины, Мэллори знал, однако, что пора сматывать удочки. Кризис миновал, эпизод отошел в прошлое. Он был слишком измотан, чтобы уйти прямо сейчас, но знал, что вскоре это сделает. Спальня шлюхи не представлялась более тихой гаванью. Стены потеряли реальность, превратились в математические абстракции, граничные условия, не способные более сдерживать его импульса.
— Давай поспим. — Хетти едва ворочала языком.
— Давай.
Он предусмотрительно положил коробок Люциферов в близкой досягаемости, прикрутил лампу и остался лежать в душной мгле, как платоновская свободно парящая душа, не закрывая глаз и безразлично ощущая, как где-то очень далеко — на щиколотках — пируют блохи. Он не спал, а просто расслабленно отдыхал. Через какое-то время его мысли побежали по кругу, тогда он наощупь отыскал люциферы и выкурил сигарету из запаса Хетти — приятный ритуал, хотя табак можно использовать и лучшим способом. Еще позднее он встал с кровати, нащупал ночной горшок и помочился. На полу была лужа эля, а может, и чего-нибудь другого. Ему захотелось вытереть ноги, но в этом не было особого смысла.
Он ждал, чтобы тьма, повисшая за переплетом голого, закопченного окна спальни Хетти хоть немного рассеялась. Наконец появились какие-то жалкие проблески, очень мало напоминающие нормальный дневной свет. Мэллори успел протрезветь, и теперь его мучила жажда; содержимое черепной коробки словно превратилось в бездымный порох. Не так уж плохо, если только не делать резких движений, просто глухие, тревожные всплески боли.
Он зажег свечу, нашел рубашку. Хетти со стоном проснулась и удивленно уставилась на него; волосы у нее слиплись от пота, глаза выпучились и странно поблескивали: «эллиндж», назвали бы такой взгляд в Сассексе — чумовой.
— Ты что, уходишь? — сонно спросила она.
-Да.
— Почему? Ведь еще темно.
— Люблю начинать день пораньше. — Он помедлил. — Старая походная привычка.
— Тоже мне, отважный воин, — фыркнула Хетти. — Глупости это всё, возвращайся в кровать.
— Глупости это всё, возвращайся в кровать. Ну куда тебе спешить? Мы помоемся, позавтракаем. Хороший плотный завтрак, это ж тебе будет в самый раз.
— Да нет, не надо, я лучше пойду. Времени уже много, а у меня дела.
— Как это много? — Хетти широко зевнула. — Еще даже не рассвело.
— Много, я точно знаю.
— А что говорит Биг Бен?
— Послушай, — удивился Мэллори, — я же за всю ночь ни разу его и не слышал. Отключили, что ли? Эта мелочь почему-то встревожила Хетти.
— Давай тогда французский завтрак, — предложила она. — Закажем внизу. Булочки и кофе, это совсем недорого.
Мэллори молча покачал головой.
Хетти прищурилась; судя по всему, отказ ее удивил. Она села, скрипнув кроватью, и пригладила растрепанные волосы.
— Не ходи на улицу, погода ужасная. Не можешь спать, так давай перепихнемся.
— Вряд ли у меня что получится.
— Я знаю, что нравлюсь тебе, Недди. — Хетти скинула мокрую от пота простыню. — Иди сюда и пощупай меня, везде, глядишь, и встанет. — Она лежала в ожидании.
Не желая ее разочаровывать, Мэллори погладил великолепные ляжки, слегка помял пышные, упругие груди. Но даже вся эта несомненная роскошь не произвела на лысого практически никакого впечатления — он сонно пошевелился, и не более.
— Мне правда пора идти, — сказал Мэллори.
— Да встанет у тебя, встанет, только подожди немного.
— Я не могу ждать.
— Я не сделала бы этого, не будь ты таким лапушкой, — медленно проговорила Хетти, — но если хочешь, я заставлю его встать прямо сейчас. Connaissez-vous la belle gamahuche?
— А это еще что?
— Ну, — чуть замялась Хетти, — будь ты не со мной, а с Габриэль, ты бы уже это знал. Она всегда проделывала такое со своими мужчинами и говорила, что они с ума от этого сходят. Это то, что называется минет, французское удовольствие.
— Я что-то не очень понимаю.
— Ну… она член сосет.
— А, вот ты про что.
Прежде Мэллори воспринимал это выражение исключительно как гиперболический элемент обсценной идиоматики. Возможность физической его реализации, более того — возможность стать объектом такой реализации, ошеломляла. Он подергал себя за бороду.
— А… И сколько это будет стоить?
— Для некоторых я бы не сделала так ни за что, ни за какие деньги, — заверила его Хетти, — но ты другое дело, ты мне нравишься.
— Сколько?
Хетти на мгновение задумалась.
— Как насчет десяти шиллингов? А десять шиллингов — это полфунта.
— Нет, что-то не хочется.
— Ладно, пять шиллингов, только ты там не кончай. И чтобы точно, под честное слово, я это совершенно серьезно.