Олифант не любил стабилизированных салонов, считая, что управляемые вычислителем движения каюты предназначенные для компенсации боковой и килевой качки, причиняют значительно больше неудобств, чем сама качка. Хуже того, из салона нельзя было посмотреть на море — установленный на кардановом подвесе, он сидел в корпусе судна настолько глубоко, что крошечные иллюминаторы оказывались прямо под потолком. Эта хитрая механика казалась Олифанту далеко не самым удачным средством от морской болезни — с равным успехом можно лечить головную боль гильотиной. Публика же, судя по всему, пребывала в полном восхищении перед новейшим применением малой машины (нечто вроде артиллерийского прибора управления огнем), чьей единственной задачей было поддержание салона в горизонтальном положении.
Эта хитрая механика казалась Олифанту далеко не самым удачным средством от морской болезни — с равным успехом можно лечить головную боль гильотиной. Публика же, судя по всему, пребывала в полном восхищении перед новейшим применением малой машины (нечто вроде артиллерийского прибора управления огнем), чьей единственной задачей было поддержание салона в горизонтальном положении. Достигалось это посредством чего-то, называемого на клакерском жаргоне «обратная связь». Как бы там ни было, с двойными гребными колесами на носу и на корме «Бессемер» проходил двадцать одну милю, расстояние от Дувра до Кале, за час тридцать минут.
Олифант куда охотнее провел бы эти полтора часа на палубе, подставив ветру лицо; возможно, тогда удалось бы вообразить, что стремишься к какой-нибудь более возвышенной — и более достижимой — цели. К сожалению, променад стабилизированного салона был огорожен вместо фальшборта железными перилами, а над проливом гулял сырой, холодный ветер. Главное же, напомнил себе Олифант, цель у него сейчас только одна, да и та, скорее всего, окажется пустышкой.
И все же: Сибил Джерард. Прочитав телеграмму, посланную этой дамой Эгремонту, он решил не наводить о ней справок — из боязни привлечь нежелательное внимание. И был абсолютно прав, учитывая сообщение Уэйкфилда, что «Криминальная антропометрия» вертит теперь всем Центральным статистическим. Вполне возможно, что никакого досье Сибил Джерард больше не существует.
Уолтер Джерард из Манчестера, заклятый враг прогресса, поборник прав человека, повешен. А если у Уолтера Джерарда была дочь, что могло с ней статься? А что, если она и вправду была обесчещена Чарльзом Эгремонтом?
Кресло было совсем холодное — набивка из конского волоса, обтянутая жесткой тканью с повторяющимися изображениями «Бессемера», так и не успела еще прогреться.
Ладно, утешил он себя, ты хотя бы сбежал на какое-то время от липкой швейцарской лохани.
Отставив недопитое бренди, Олифант начал клевать носом и вскоре задремал.
Вполне возможно, что приснилось ему Око.
«Бессемер» причалил в Кале ровно в полвторого.
Апартаменты Люсьена Арсло находились в Пасси. В полдень Олифант представил свою визитную карточку консьержу, который посредством пневматической трубы переслал ее месье Арсло. Тут же дважды пискнул свисток, присоединенный к никелированной переговорной трубе; консьерж приложил ухо к раструбу. Олифант услышал голос, кричащий по-французски, но слов не разобрал.
Консьерж провел его к лифту.
За широким шелковым поясом ливрейного лакея, принявшего Олифанта на пятом этаже, торчал корсиканский стилет. Странным образом молодой человек сумел поклониться, не спуская глаз с посетителя. Месье Арсло искренне сожалеет — голос лакея тоже выражал искреннее сожаление, — что не может в данный момент принять месье Олифанта; не желает ли пока месье Олифант чего-либо для восстановления сил?
Месье Олифант изъявил желание принять ванну и получить кофейник крепкого кофе.
Лакей провел его через просторную гостиную, изобиловавшую атласом и позолоченной бронзой, инкрустированной мебелью, статуэтками и фарфором, с парных портретов маслом смотрели император с глазами рептилии и грациозная императрица, в девичестве мисс Говард. А потом, через утреннюю гостиную, увешанную подписными гравюрами, в восьмиугольную прихожую и вверх, по изящно изгибающейся лестнице.
Пару часов спустя, понежившись в восхитительно жесткой, отделанной мрамором ванне, выпив крепкого французского кофе и откушав котлет а-ля Мэнтенон[116], переодевшись в хозяйское, чрезмерно накрахмаленное белье, он был препровожден в кабинет месье Арсло.
— Мистер Олифант, сэр, — приветствовал его Арсло на превосходном английском, — какая радость! Весьма сожалею, что заставил вас столько ждать, но…
Он указал на просторный стол красного дерева, заваленный папками и бумагами.
Из-за закрытой двери доносился мерный перестук телеграфа. На одной из стен висела гравюра в рамке, изображавшая «Великого Наполеона», — бессчетные, непомерно огромные колонны шестеренок, надежно защищенные стеной из зеркального стекла и стали.
— Оставьте, Люсьен. Я только благодарен, что у меня было время в полной мере воспользоваться вашим гостеприимством. У вашего повара исключительный талант по части котлет; даже не верится, что столь божественное мясо могло вырасти на земной овце.