Мэллори вынул из записной книжки визитную карточку от Молла и Полибланка. Плотно сложив пятифунтовую банкноту, он прижал ее к оборотной стороне карточки и передал мальчику. Пять фунтов — сумма приличная. Обдуманное капиталовложение.
Тобиас порылся под фартуком, отыскал засаленный бумажник, сунул туда карточку и деньги, а взамен извлек обтрепанный кусочек глянцевого картона. «Дж. Дж. Тобиас, эсквайр, — гласила надпись, выполненная чрезмерно вычурной машинной готикой. — КИНОТРОПИЯ И ТЕАТРАЛЬНЫЕ ДЕЙСТВА». Далее значился адрес в Уайтчепеле.
— Там внизу телеграфный номер, так вы на него не смотрите, — сказал он смущенно. — Я его больше не арендую.
— Вы случайно не интересовались французской кинотропией, мистер Тобиас? — спросил Мэллори.
— Да, сэр, — кивнул Тобиас. — С Монмартра приходит иногда вполне приличный материал.
— Насколько я понимаю, лучшие французские ординатёры используют специальные перфокарты.
— «Наполеоновский» формат, — подтвердил Тобиас. — Они поменьше, из искусственного материала и очень быстро вводятся. А для кино скорость первое дело.
— Вы, случайно, не знаете, где здесь, в Лондоне, можно было бы арендовать французское устройство ввода?
— Чтобы транслировать данные с французских карточек, сэр?
— Да, — ответил Мэллори, изображая небрежный интерес. — Я тут должен получить от французского коллеги некую информацию, чисто академическую, и все же дело требует определенной конфиденциальности. Я бы предпочел работать в частном порядке.
— Да, сэр, разумеется, — кивнул Тобиас. — То есть, я знаю парня, у которого есть французское вводное устройство, и он позволит вам делать с ним все, что угодно, если вы хорошо заплатите. В прошлом году среди клакеров Лондона была мода на французский формат. Но потом, после неприятностей с «Гран-Наполеоном», настроения переменились.
— Правда? — удивился Мэллори. Тобиас кивнул, обрадовавшись случаю выказать осведомленность.
— Сейчас все считают, сэр, что французы слишком уж замахнулись с этим их гигантским «Наполеоном» и где-то там что-то ляпнули.
Мэллори погладил бороду.
— А может, это просто профессиональная зависть?
— Вовсе нет, сэр! — с пылом заверил его Тобиас. — Каждый знает, что с «Гран-Наполеоном» в начале этого года случилась какая-то крупная неприятность. Они уж чего только не делали, но так и не смогли вернуть машину к нормальной работе. Кое-кто, — мальчик понизил голос, — даже поговаривает о саботаже! Вы знаете такое французское слово «саботаж»? Оно происходит от «сабо», это такие деревянные башмаки, их носят французские рабочие. В такой-то обуви они могут, пожалуй, ногами сшибить машину с фундамента! — Злорадство, светившееся в глазах Тобиаса, несколько встревожило Мэллори. — У французов сейчас что-то вроде луддитских беспорядков, ну точь-в-точь как у нас когда-то.
По комнате раскатились два коротких гудка; два усердных джентльмена, к которым за это время присоединился такой же усердный третий, закрыли альбомы и ушли.
Снова звякнул колокольчик, призывая Тобиаса к лотку.
Снова звякнул колокольчик, призывая Тобиаса к лотку. Мальчик медленно поднялся, поправил стул, прошел вдоль стола, полок, осмотрел альбомы на предмет несуществующей пыли и поставил их на полку.
— Там вроде наш ответ, — не выдержал Мэллори. Тобиас коротко кивнул, но не обернулся.
— Вполне вероятно, сэр, но я уже и так переработал. Эти два гудка…
Мэллори нетерпеливо поднялся и подошел к лотку.
— Нет, нет, — заорал Тобиас, — только в перчатках! Давайте лучше я!
— Плевал я на ваши перчатки! Да и кто там об этом узнает?
— «Криминальная антропометрия» — вот кто! Это их комната, и они просто ненавидят следы голых пальцев! — Тобиас вернулся к столу с пачкой бумаги. — Ну так вот, сэр, наша подозреваемая — Флоренс Бартлетт, урожденная Рассел, место рождения — Ливерпуль…
— Спасибо, Тобиас. — Мэллори сворачивал распечатки так, чтобы половчее уместить их под жилетом. — Очень благодарен вам за помощь.
Мэллори отлично помнил это вайомингское утро. Холодно было, как на Северном полюсе, вытоптанную, пожухлую траву покрывал толстый слой инея. Он сидел на корточках рядом с чуть теплым котлом самоходного форта, ворошил в топке жалкую, еле тлеющую кучку бизоньего навоза и пытался согреть свой завтрак — заледеневшую, жесткую, как железо, полоску вяленого мяса. То же самое будет и на обед. И на ужин. Работа киркой и заступом покрыла руки Мэллори кровавыми мозолями; для полной радости, он умудрился их обморозить. А уж что на бороде висели сосульки замерзшего дыхания, так это ерунда, пускай себе висят. Жалкий и несчастный, он дал себе тогда торжественную клятву никогда впредь не жаловаться на летнюю жару.
Но кто же мог ожидать, что на Лондон обрушится такой адский, душный зной?
Эта ночь прошла без единого дуновения ветерка, и его постель превратилась в какое-то вонючее болото. Он спал поверх простыней, прикрывшись мокрым турецким полотенцем и вставая каждый час, чтобы смочить его вновь. Матрас промок, хоть выжимай, а в комнате было жарко и душно, как в теплице. К тому же она насквозь пропиталась табачным дымом — изучая полицейское досье Флоренс Рассел Бартлетт, Мэллори выкурил с полдюжины гаванских сигар. Большая часть досье была посвящена событиям весны 1853 года, убийству мистера Бартлетта, крупного ливерпульского торговца хлопком.