Это было отравление. Миссис Бартлетт несколько недель подмешивала мужу в «Водолечебный укрепитель доктора Гоува» мышьяк, извлеченный из бумаги от мух. Ночи, проведенные на Хеймаркете, просветили Мэллори, что средство доктора Гоува является на деле сильным афродизиаком, но досье скромно об этом умалчивало. Зато там упоминалась смерть матери Бартлетта в 1852 году от прободной язвы и его дяди с отцовской стороны в 1851 году от острой дизентерии — болезней, похожих по симптоматике на отравление мышьяком. Формальные обвинения по этим двум смертям так и не были предъявлены — миссис Бартлетт бежала из-под стражи, припугнув надзирателя Бог весть откуда добытым дерринджером.
В Центральном статистическом бюро подозревали, что она перебралась во Францию, поскольку кто-то приложил перевод доклада парижской полиции о событиях 1854 года. Некая Флоренс Мэрфи, промышлявшая нелегальными абортами, предположительно — американская беженка, была арестована и судима за то, что «облила серной кислотой с целью изуродовать или покалечить» Иветту Лемуан, жену известного лионского торговца шелком, — свою, судя по всему, соперницу.
Но уже в первую неделю суда «миссис Мэрфи» исчезла из-под стражи и из всех последующих донесений французской полиции.
Мэллори подошел к крану, ополоснул лицо, шею и подмышки. Серная кислота наводила на мрачные размышления.
Завязывая шнурки ботинок, он уже снова вытирал пот со лба.
Завязывая шнурки ботинок, он уже снова вытирал пот со лба. Выйдя из комнаты, Мэллори обнаружил, что невероятная для города жара повергла Дворец в полное оцепенение. Гнетущая влажность колыхалась над мраморными полами, как невидимая болотная жижа. Украшающие холл пальмы словно вышли из юрского периода. Он поплелся в столовую Дворца и несколько восстановил свои силы четырьмя холодными яйцами вкрутую, копченой селедкой, тушеными помидорами, куском ветчины, парой ломтиков охлажденной дыни и несколькими чашками кофе со льдом. Как и всегда, кормили здесь вполне прилично, хотя селедка чуть-чуть подванивала — мало удивительного в такую-то жару. Мэллори подписал счет и пошел за своей почтой.
Он был несправедлив к селедке. Вонял, как выяснилось, сам Дворец, вонял тухлой рыбой или чем-то похуже. Сквозь запах мыла, оставшийся в холле после утренней уборки, на мгновение пробился — и тут же снова исчез — таинственный, словно от какой-то дохлятины, смрад. Как на скотобойне? Да, похоже, только тут еще непонятная едкая примесь — не то уксус, не то еще какая-то кислота. Направляясь к столу дежурного, чтобы забрать свою почту, Мэллори мучительно припоминал, где же это он сталкивался с подобным зловонием прежде.
Немолодой, очумевший от жары клерк приветствовал его со всей возможной почтительностью — щедро раздаваемые чаевые всегда и везде обеспечивают уважение обслуживающего персонала.
— А что, в моем ящике ничего нет? — удивился Мэллори.
— Слишком он мал, доктор Мэллори. — Клерк нагнулся и вытащил из-за конторки большую проволочную корзину, до краев заваленную конвертами, журналами и посылками.
— Да-а, — протянул Мэллори. — И ведь день ото дня все хуже и хуже.
— Цена славы, сэр, — сочувственно кивнул клерк. Мэллори был ошеломлен.
— Считается, вероятно, что я буду все это читать…
— Позволю себе смелость сказать, сэр, что вам стоило бы нанять личного секретаря.
Мэллори хмыкнул. Он питал отвращение к секретарям, камердинерам, дворецким, горничным — лакейство унижает человека. Когда-то его мать прислуживала в одной богатой сассексской семье. Было это давно, еще до радикалов, но рана никак не заживала.
Он отнес тяжелую корзину в тихий уголок библиотеки и принялся разбирать ее содержимое. Сперва журналы: солидные, с золотом на корешке «Труды Королевского общества», «Герпетология всех наций», «Журнал динамической систематики», «Annales Scientifiques de I'Ecole des Ordinateurs» с интересной, похоже, статьей о механических невзгодах»Гран-Наполеона»… Эти академические подписки чрезмерно обременительны, но зато доставляют радость редакторам, а довольный редактор скорее напечатает твою собственную статью.
Далее — письма. Мэллори быстро раскидал их на кучки. Сперва — письма попрошаек. Он опрометчиво ответил на пару тех, что казались очень уж слезными и искренними, после чего вымогатели набросились на него, как шакалы.
Вторая стопка — деловые письма. Приглашения выступить там-то и там-то, интервью; счета от торговцев; полевые палеонтологи-катастрофисты наперебой предлагают соавторство.
Далее — письма, написанные женским почерком. Наседки от естествознания — «охотницы за цветочками», как называл их Гексли. Эти дамочки заваливали Мэллори десятками посланий, с одной-единственной целью получить у него автограф и, «если он будет столь любезен», подписанную визитную карточку. В некоторых конвертах попадались аккуратные рисуночки самых заурядных ящериц, сопровождаемые неизбежным обращением к его познаниям в области таксонометрии рептилий.
Некоторые корреспондентки выражали деликатное восхищение (иногда — в стихах) и приглашали предмет этого восхищения на чай, буде он когда-нибудь окажется в Шеффилде.
Или в Ноттингеме. Или в Брайтоне.
Попадались и письма — их приметами были заостренный почерк, тройное (!!!) подчеркивание отдельных слов и надушенные, перевязанные ленточкой локоны, — выражавшие пылкое обожание, причем в выражениях настолько смелых, что Мэллори невольно краснел. Поначалу таких было не очень много, однако стоило «Еженедельнику английской хозяйки» поместить на своих страницах портрет «знаменитого ученого», как урожай надушенных локонов резко возрос.