— Как страшно жить! — риторически сетовала я, прикрываясь от летящих во все стороны щепок.
Спотыкающийся Ланс перебрался ко мне на скамью, подтянув поближе к нам жбан пива и мисочку с жареными орешками.
— Хорошо секирой работает! — широко распахнутые зеленые глаза полукровки восхищенно следили за мощной фигурой друга, зазря изводившего на дрова неплохие столы и лавки.
— А смысл? — прищурилась я. — Ведь самому же завтра стыдно станет!
Я оказалась абсолютно права.
Я еще немного повалялась в постели, но потом кое-как поднялась, придерживая рукой голову, гудевшую как набатный колокол. И какой самоуверенный умник придумал широко известную фразу — пиво без водки — деньги на ветер? Денег ему, видите ли, жалко стало. Нашел что жалеть, проходящую, мнимую ценность. А о самом главном — о здоровье, он явно не подумал. И ведь что интересно, за те же самые треклятые деньги много чего купить можно — море вина, океан пива, реки самогона. А здоровье — его то, родимое, за все золота мира не купишь… Я порылась в походной сумке, выудила пузырек с настойкой тысячелистника и кукурузных рылец, зубами выдернула деревянную затычку и, кривясь от горечи — отхлебнула прямо из горлышка.
И ведь что интересно, за те же самые треклятые деньги много чего купить можно — море вина, океан пива, реки самогона. А здоровье — его то, родимое, за все золота мира не купишь… Я порылась в походной сумке, выудила пузырек с настойкой тысячелистника и кукурузных рылец, зубами выдернула деревянную затычку и, кривясь от горечи — отхлебнула прямо из горлышка. Через пару минут мне заметно полегчало. Мысли обрели привычную ясность, мерзкая тошнота отступила. Застегнув помятый колет и плеснув в лицо степлившейся водой из медного рукомойника, я бодро простучала каблуками вниз по лесенке.
В обеденном зале было не многолюдно. Может, по причине раннего времени, а может, что выглядело более правдоподобным, всему виной оказались вчерашние разнузданные выходки пьяного орка. За единственным, каким-то чудом уцелевшим столом, сидел сам Огвур, нахмуренный, опухший и самую малость смущенный. Черные волосы небрежно собраны в кривой хвост, один глаз заплыл и не открывается, второй — брезгливо устремлен на тарелку только что сваренной, дымящейся ухи из ершей.
— Ты поешь супчика то, сразу легче станет, — нудно бубнил полуэльф, пытаясь всунуть в судорожно сжатую ладонь тысячника здоровенную ложку, больше смахивающую на половник.
Огвур поморщился:
— Отравился я, — с заметным усилием и словно оправдываясь, выдохнул он, распространяя густое сивушное амбре. — Хреновые у хозяина лепешки оказались…
— И не хреновые они вовсе, а — овсяные! — робко вякнул трактирщик.
— Лепешки? — заломил изящную бровь Лансанариэль.- Лепешки? Так это они всему виной, после вина, пива, водки и самогона? Думаешь, трактирщик в них сушеные мухоморы подмешивает?
Я звонко рассмеялась. Орк глянула на меня укоризненно:
— Хотел бы я пожелать тебе доброго утра, Мелеана. Да вот, не могу…
— А все из-за негодных овсяных лепешек! — ехидно ввернул Ланс.
Огвур энергично кивнул — запамятовав про отравление, скабрезно выругался и схватился за ноющий лоб.
— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила я.
Белый волк поднял на меня мученический взор:
— Бывало и лучше. В хрониках часто упоминается, что все великие люди жили не долго, но шумно. Вот и мне что-то не здоровится…
Ланс гаденько хихикнул.
— А если тебя настоечкой полечить? — неосмотрительно предложила я.
Огвура передернуло:
— До смерти зарекаюсь пить что-нибудь, крепче простой воды!
— Ну, дай то Пресветлые боги, — с облегчением проворчал трактирщик, торопливо сколачивающий новую скамью.
Полуэльф скептично покосился на орка и принялся аккуратно хлебать уху.
— А Эткин где? — поинтересовалась я, придвигая к себе вторую, наполненную тарелку и большой ломоть черного хлеба. Уха оказалась вкусной. Жизнь снова налаживалась.
— Их драконство в овине дрыхнут, — доверительным шепотом сообщил мне хозяин. — И упаси боги их разбудить. У меня итак уже от ихненского храпа две курицы нестись перестали, гусак заикаться начал, теленка на понос пробило, а порося…
Не говоря ни слова, я вынула еще один самоцвет и катнула его через стол по направлению к рачительному хозяину.
— А порося я вашим милостям на обед зажарю, с кашей и грабами, — как ни в чем не бывало, радушно закончил трактирщик.
Я одобрительно улыбнулась. Орк внимательно прислушался к слову «каша», посинел, позеленел, а потом резво бросился к открытому окну, прижимая ко рту ладони и издавая судорожные, клокочущие звуки. Я философски хмыкнула и облизала ложку. Самое тяжелое похмелье случается от пьянящего чувства собственной безнаказанности. Вот не стану в следующий раз платить за хулиганские выходки Огвура, вот тогда он, искренне надеюсь, сам наконец-то прочувствует эту простую истину.
Но и после ухи, которую, правда — с аппетитом съели мы с Лансом, покуда Огвура обильно выворачивало в окно, орку не стало лучше. Добрая хозяйка кудахтала как наседка, бурно всплескивала руками и обширным бюстом, суетилась и предлагала опробовать на совсем раскисшем тысячники проверенные народные рецепты — один другого хлеще. Я с сомнением отмела убойную экзотику вроде мочи трехцветной кошки, толченых тараканов и сырого петушиного яйца… При упоминании о последнем средстве я вообще ничего не сказала, а просто изумленно выпучила глаза, и тут трактирщица мимоходом, как бы невзначай посоветовала прогуляться на речку и искупаться в прохладной, еще не прогретой солнцем воде.