— Мутно, — ответил Серега.
— В глазах не двоится? Тени видишь?
— А чего бы мне их не видеть? — удивился Духарев.
— Где видишь?
— Да вот1 — Серега, крайне удивленный, показал на собственную тень на песке.
— Я про другие тени спрашиваю! — рявкнул варяг. — Видишь — нет?
Серега потер лоб. Соображалось плохо — башка буквально раскалывалась.
— Нет, — проговорил он. — Других теней не вижу, только обыкновенные.
— Ага, — сказано было таким тоном, что не понять: хорошо или плохо то, что Духарев не видит этих самых «других теней».
— В седле усидишь? — спросил Рёрех.
— А может, я тут останусь? — пробормотал Духарев.
Мысль о том, как отзовется на тряску его несчастная голова, не принесла радости. Оно, конечно, воин должен стойко переносить боль, но совсем не обязательно при этом быть мазохистом.
Вместо ответа варяг взял Серегу за бородку, запрокинул ему голову, заглянул в зрачки.
— Нет, — отрезал он. — Здесь не останешься. Ухватил Духарева ладонью за затылок и вдавил железный палец Сереге в лоб. Чуть повыше бровей. Боль, только что бывшая просто нестерпимой, превысила всякие пределы — Серега не удержался, застонал. Но вырваться и не пытался. И правильно. Достигнув максимума, боль внезапно исчезла. Совсем. Обратилась в звенящую пустоту.
— Как ты это сделал? — восхитился Духарев. — Научи!
Варяг отрицательно покачал головой.
— Вставай и пошли, — сказал он.
— Не знаю, как ты, репка?сурепка, а я проголодался.
Глава шестнадцатая
ТУМАННЫЕ ТРОПЫ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ
Этот же эксперимент они повторили еще два раза. Недель через шесть, на том же самом месте, но уже ночью, безлунной и безветренной. Серега сидел и глядел, а Рёрех стоял над ним, держа в руке факел. А третий, последний раз — уже зимой и опять там же, над омутом, но на сей раз Духареву пришлось изрядно потрудиться, чтобы прорубить лед, и сидел он уже не на ветке, а на толстом войлоке.
Слады и Мыша он больше не видел. Один раз, совсем недолго, видел того незнакомого человека, уже не завернутого в меха, а нормально (по?местному) одетого, с заметным усилием ворочающего большое и, вероятно, тяжелое весло. Еще Серега видел какую?то молодую женщину, очень сердитую и тоже незнакомую. Прочие образы были совсем смутными, особенно — по третьему разу. Хотя именно к третьему «глядению» Рёрех поставил Сереге совершенно конкретную задачу. Думать, за каким таким хреном он, Духарев, явился сюда из мира духов или из какого там он мира явился…
Нельзя сказать, что Сереге ответ на этот вопрос был безразличен. Сам он уже раз триста задавал его себе. Особенно когда от перегрузки или еще по какой причине не мог сразу заснуть. Иногда Духареву представлялось некое инфернальное существо, выдергивающее его, Серегу, из катящейся по трас?, се машины и зашвыривающее в сей дивный мир. Дабы он, Духарев, изменил его к лучшему: наказывал зло, освобождал царевен и творил добрые дела. Правда, образы, возникавшие у Сереги в сознании, больше напоминали всякие фантастические фильмы, а могущественное существо подозрительно смахивало на дедушку варяга. Ах, мечты, мечты…
Нельзя сказать, что неведение относительно своего «великого предназначения» очень огорчало Серегу. Где?то в глубине души Духарев был уверен, что рано или поздно все и так станет известно и торопить события — чревато. Потому что единственное действительно неоспоримое доказательство существования посмертного бытия человек может получить только в одном случае. Более того, всякий человек получит его наверняка. Когда помрет. Экспериментировать же в этой области Духареву как?то не хотелось.
Пожалуй, Рёреха вопрос о предназначении Духарева волновал значительно сильнее, чем самого Духарева. Потому что варягу страшно надоело жить в лесу и хранить священное место, как велел ему когда?то волох. Дедушка все еще лелеял надежду, что Духарев — тот самый кадр, которому можно будет передать бессрочную вахту. То, что Серега — крещеный и, следовательно, не очень?то близок по духу местным божествам, конечно, смущало. Но с другой стороны, Духарев проявлял недюжинные способности во всех науках, в коих натаскивал его варяг. А науки эти, издревле, от варяговых пращуров, да и не только варяговых, но и прочих славянских, что полян, что ильмян, — считались вотчинами исконных местных богов, в особенности же — воинственного и кровожадного Перуна. О Христе же варяг имел понятие самое поверхностное и считал его почему?то покровителем богатства. Логика его была проста. Кто поклоняется Перуну — тот здоров насчет подраться. А кто поклоняется Христу, у того карманы полны злата. Вот те же ромеи: грабят их грабят, а богатства их все прибывают. Потому что христиане. Спорить с ним Духарев даже и не пытался. Ему ли, символ собственной веры помнившему через слово, наставлять закоренелого язычника. Пусть лучше язычник Серегу научит грибную шляпку копьем подхватывать. В галопе.
Язычник учил. Честно. А когда понял, что Духарев воинскую науку освоил вполне прилично, а можно ли его брать в ведуны — своими силами не выяснить, Рёрех решил прибегнуть к помощи специалистов. Но это случилось позже.