— Наверное.
Не спорю, протягивая ладони навстречу язычкам пламени. Маг неразборчиво ругается.
— Что-то случилось?
— Ничего.
— Так чем ты недоволен?
Молчание. Слишком долгое, чтобы быть настоящим ответом на мой вопрос.
— Ладно, не хочешь говорить об этом, скажи другое. Зачем ты пошел за мной?
В темных глазах пляшут отсветы костра и светлячки недоумения, словно Мэтт считает: я и так все знаю, но нарочно строю из себя простачка.
— Я спрашиваю совершенно серьезно, без цели обидеть тебя или посмеяться над тобой. Мне нужно это знать.
— Просто так, — неохотно буркает маг.
— Просто так ничего не происходит. Любое событие имеет причину своего происхождения, правда, иногда она прячется слишком глубоко, чтобы быть очевидной. Ну же?
Упрямо отвернувшаяся светловолосая голова.
— Пойми, это не из любопытства! Я и так наделал кучу ошибок, в том числе и в отношении тебя… Больше не хочу ошибаться. Ты против?
Веселое потрескивание хвороста. Гул моря, в очередной раз атакующего берег в бесплодной попытке отвоевать некогда утерянные просторы.
— Послушай, Мэтт. Наверное, мне нужно извиниться за наш последний разговор… Признаю, вспылил. Да, у меня были причины для дурного настроения, но я не должен был вымещать свою злость на тебе. Если сочтешь возможным, прости.
Я вижу его профиль с упрямо заострившимся носом и плотно сжатыми губами. О чем сейчас думает молодой маг? С какими демонами борется в своей душе? Не узнаю, пока мысли не будут доверены словам, а значит, вынужден ждать, терпеливо и покорно.
Но долго ждать не приходится:
— Тогда и ты… прости.
— За что?
— Я кричал, что ты ни о ком не думаешь и ни за кого не волнуешься.
Беззаботно улыбаюсь:
— Возможно, так оно и есть.
— А еще врешь все время.
— И это может быть верным.
— Ну зачем ты это делаешь?!
Наконец-то он снова смотрит мне в глаза, отчаянно и непонимающе.
— Что я делаю?
— Зачем ты прячешь свою боль? Ведь она есть в тебе, и ее много, правда?
Настает мой черед отвести взгляд. На мгновение.
— Есть. Но я не хочу, чтобы она стала болью еще для кого-то.
— А разве не говорят: надо поделиться своими бедами, чтобы они уменьшились?
— Говорят. Но это не всегда возможно. И уж точно, не всегда помогает… — Стоп. Кажется, я расковырял искомую занозу. Теперь нужно ее извлечь. — Но пробовать нужно. Ты пробовал?
— Вот еще! У меня нет таких бед, чтобы…
— А я чувствую, что есть. Признаешься?
— В чем я должен признаваться? — Мэтт переходит из нападения в оборону.
— В своих заблуждениях.
— У меня нет заблуждений!
— Позволь не согласиться. Есть. И наверняка, глупые.
— Да какое ты имеешь право…
— Никакого.
Маг осекается, растерянно хлопнув ресницами.
— Но…
— Я просто высказываю свое мнение. Оно не обязано быть правильным и подходящим для тебя. Но оно может помочь тебе изменить свое. Если пожелаешь, конечно.
Могу предположить, что его гложет. Уже догадываюсь. Но если он услышит свое горе в моем изложении, не поймет и не простит. Нет, не меня, а само горе.
— Я…
Жду, глядя на покрывающиеся вуалью пепла веточки. И буду ждать хоть целую вечность: если я не смог спасти одну жизнь, то другую, находящуюся в моих ладонях, уже не упущу.
— Я видел, как она умирала.
Понятно. Подглядывал за мной и Юлеми. Мальчишка… Впрочем, ему это, похоже, пошло на пользу.
— Я видел твое лицо. Оно… Ты словно был с ней у самого Порога, а потом шагнул за него. Почему?
— Малышку кто-то должен был проводить, чтобы ей не было страшно и одиноко.
— Но почему ты?
— Потому что ничем другим я помочь не мог.
— Я не об этом! — Отчаянный возглас. — Зачем ты открыл свое сердце ради…
— Такой мелочи, как умирающий ребенок? В самом деле, зачем? Ни выгоды, ни удовольствия… А ты не допускаешь мысли, что с открытым сердцем легче жить, чем запираясь на засовы?
— Нет! — Почти выкрикнул Мэтт. — Не легче! Я тоже…
— Открыл сердце как-то раз, но не тому человеку. Понимаю. Так бывает. Но глупо обижаться на зимние холода, когда знаешь: будут и страстная весна, и знойное лето, и щедрая осень. Не надо переносить разочарования в будущее. Оставь их прошлому.
— Но это так трудно!
— Знаю.
Я потянулся и потрогал рубашку. Почти сухая. Скоро можно будет одеться. Хоть наступившая ночь и теплая, а спать на ворохе сухих водорослей все же приятнее в одежде, нежели голышом.
— И как же быть?
— Позволить времени все расставить по местам… Наставница была твоей первой любовью, да?
Мэтт молча кивнул.
— В каком возрасте ты поступил к ней в обучение?
— Мне как раз исполнилось двенадцать.
— И сначала ты видел в ней мать, а потом, когда чуть повзрослел, начал находить в ее снисходительности и опеке совсем другие оттенки чувства. Верно?
— Да. Она была… очень доброй. То есть, мне казалось, что она добрая и ласковая. Она…
— Позволяла собой восхищаться, и ты не смог устоять.
— А ты бы смог? — Испытующий взгляд с другой стороны костра.
— Нет, — я вспомнил Магрит. — Собственно, я тоже был безумно влюблен в свою наставницу. И сейчас влюблен, хотя знаю, что она не совершенна.
— Но она не предавала тебя!
— Это как посмотреть. Она знала, через какие трудности мне предстоит пройти, но никоим образом не предупредила. Даже не намекнула… И когда я упал носом в грязь, не подала мне руки, а спокойно ожидала, пока сам смогу подняться на ноги. Но я все равно ее люблю.