— Он успел, — цежу сквозь зубы, и Мариса, к счастью, не разбирает слов.
Все благостно и мило, так почему же мне на душе тошно? Почему, глядя на беззащитный изгиб тонкой шеи, я вспоминаю шелест благодарности по песку двора и нахожу в нем насмешку?
Потому что кто-то оказался расчетливее меня.
И этот «кто-то» вовсе не мой противник.
Белобрысая малявка, именуемая Пресветлой Владычицей, твои проделки? Уверен, что да. Провела меня по нужной тропке и бросила прямо в сплетение событий, не позволив найти кончик нити! А если нет возможности распутать узлы, их приходится рвать — это всем известно. Вот и я… рванул. Фрэлл, ведь можно было избежать жертв! Мне бы хоть капельку времени… Хоть один лишний день. Разве многого прошу? Нет, нет и нет. Но не было ни минуты на раздумья: я попросту не мог медлить. Потому что яд, растворенный в воде и крови, не согласился бы обождать, пока соберусь с мыслями. Да, пожалуй, по-другому быть не могло. И на мне нет вины за смерть старика и волнения его юной дочери. Но почему тошно-то так?!
Впрочем, мои переживания мир не интересуют: я должен работать.
— Скажи мне, милая, как давно эта нехорошая штучка обосновалась на твоем теле?
Мариса вздрогнула, наверное, вспоминая прикосновение накра, и, немного помедлив (но вовсе не из стеснительности, а чтобы дать как можно более точный ответ), сообщила:
— В Праздник Середины Зимы.
— Как это произошло? Постарайся припомнить все подробности, хорошо?
— Да, господин.
Девушка сложила руки на коленях, как примерная ученица, и начала свой печальный рассказ:
— Отец… он никогда не выделял меня из прислуги. Конечно, все знали, но… Он не хотел, чтобы мне завидовали, и потому был так же строг, как и со всеми остальными. Но иногда он дарил мне подарки. Маленькие и совсем простые, вроде ленты для волос. Отец всегда сам их выбирал, и для меня они были дороже всего на свете. А в середину зимы… Отец уехал прямо перед праздником, по каким-то делам, и я думала, что долго не увижу его, но утром, в самый канун, когда я проснулась, на подушке лежал маленький мешочек, а в нем — кулон на шнурке. То есть, не кулон, а…
— И ты сразу его надела?
Мариса смущенно опустила взгляд:
— Да, господин. Я решила, что отец вернулся, и это — его подарок. А потом…
— Накр пришел в движение, верно?
— Д-да, — невольно содрогнулась девушка. — Как паук, побежал по мне… И на каждой лапке — острые коготки. А когда остановился, эти когти впились в кожу и…
— Было больно?
— Я не сразу почувствовала, потому что…
— Тебе было страшно. Понимаю.
— Да, страшно… И стало немного трудно дышать. Грудь как сводило…
— Можешь не продолжать, если тебе не хочется: действие этого накра мне известно. И когда же мэнсьер узнал о случившемся?
— Отец уже знал.
И когда же мэнсьер узнал о случившемся?
— Отец уже знал. Из письма, — со скорбью в голосе ответила Мариса. — И часа не прошло, как он вернулся. А я…
Она замолчала, но картина зимнего утра накануне праздника и так стояла у меня перед глазами.
…Старик, бросивший все дела и заботы после известия о грозящей его последнему и самому любимому ребенку опасности, задыхаясь и еле держась на ногах, распахивает дверь, вваливаясь в комнату. Но надежда, за которую он цеплялся весь путь домой, надежда, что время еще есть, что непоправимое не произошло… Надежда разлетается осколками, когда он видит в глазах девушки слезы стыда и отчаяния. Старик сжимает дочь в объятиях, слушая ее сдавленные рыдания, а сам не может даже дать волю своему горю, потому что этим только усилит боль. Нет, надо оставаться спокойным и твердым, только так. И искать способы избавиться от напасти. Искать, несмотря ни на что…
— Из письма, — задумчиво повторил я. — Ты знаешь, что в нем было написано?
Мало вероятности, конечно, но вдруг мэнсьер проговорился? В конце концов, их тайна была одной на двоих, и отец мог быть с дочерью предельно откровенен.
— Я пока не очень хорошо читаю, господин, хоть отец и желал, чтобы я научилась. Лучше, если вы сами прочтете.
И на моих удивленных глазах девушка достала из рукава сложенный вчетверо листок.
Тоненький пергамент, хранящий тепло тела, к которому был прижат, развернулся и поведал мне много интересного. Признаюсь, я еле сдержался, чтобы не сразу углубиться в чтение, а для начала изучить вид и характер написания букв.
Магии в письме не ощущалось, да и, судя по всему, не должно было ощущаться, потому что ровные строчки вышли из-под пера человека, привыкшего писать бесстрастно и внимательно. Линии одинаковой толщины, равномерное нажатие, оставившее еле заметные ямочки на пергаменте, четко выдержанный наклон — все говорило о том, что писано сие произведение было под диктовку или с черновика, и не самим автором, а тем, кто зарабатывает себе на жизнь составлением документов и перепиской. Злоумышленник не хотел оставлять лишние следы? Браво! Хорошо, когда противник умен: умный человек редко совершает глупые ошибки, а вот попробуйте состязаться с дураком… Проиграете. Не верите? Ну-ну.
Что ж, несмотря на все ухищрения противной стороны, несколько деталей я уже знаю.
Первое. Я столкнулся с деяниями человека опытного и умелого, а значит, достаточно взрослого. К сорока годам или больше.