Льюс, по-прежнему страдающий от озноба, но сменивший одеяло на более подобающий случаю плащ, подбитый белым мехом, стоял напротив мэнсьера и, совершенно очевидно, никак не мог принять нужное решение.
— Вы хотели меня видеть, милорд?
— Да, Мастер. Мне нужен ваш совет.
— Какого рода?
Я подошел ближе, занимая место как раз между герцогом и стариком, ожидающим наказания. А в том, что оно последует, сомневаться не приходилось: хоть Магайон и медлил в нерешительности, настоящей причиной был вовсе не вопрос «казнить или помиловать», а широта выбора доступных казней.
— Этот человек совершил преступление.
— Я не судия, милорд, и никогда им не буду. Вы хотите услышать приговор из моих уст?
— Не совсем так, Мастер… — Льюс устремил взгляд вдаль, в темноту неба над оградой, недоступную свету факелов, щедро озаряющему двор. — Вы говорили, что любите охотиться, так вот вам шанс: разгадка тайны кроется в памяти мэнсьера. Бывшего. Попробуете ее узнать?
Я улыбнулся и коротко поклонился герцогу:
— Благодарю за столь щедрый дар, милорд. Если вы не против.
— Разумеется.
— Разумеется. Действуйте, как сочтете необходимым.
— Да, милорд.
Старик встретил мой взгляд презрительно сжавшимися губами, словно предупреждая: не скажу ничего. Но когда меня останавливали предупреждения?
— Не думал увидеться с вами вновь при таких печальных обстоятельствах, почтенный.
— К чему эти церемонии? — Ядовито выдавил мэнсьер. — Мы с вами — взрослые люди. Хотя…
Он снисходительно скривился, словно только сейчас отметил мой возраст.
— Не смотрите на мое лицо, почтенный: я прожил под лунами этого мира достаточно, чтобы говорить с вами на равных.
На самом деле, я мог быть и много старше старика, поскольку не имел понятия, как долго Остров, на котором прошли мое детство и юность, блуждал в Межпластовом Потоке. По здравому размышлению понимаю: чтобы втиснуть мне в голову необходимые знания, требовалась уйма времени. Вполне возможно, вдвое или втрое больше, чем видимый возраст моего тела по здешним меркам.
Конечно, моим словам снова не поверили, и я немного обиделся. Как раз в той мере, чтобы обзавестись здоровой злостью, потребной для ведения допроса:
— От кого вы узнали об отравленной воде?
Мэнсьер промолчал, но по дрожанию морщин на бледном лице стало ясно: старика удивил мой вопрос. Он ожидал в первую очередь всего, чего угодно: обвинений, насмешек, издевательств, только не вопроса, касающегося воды.
— Думаете, почему я не стал спрашивать о причинах, побудивших вас покуситься на жизнь герцога? Полноте! Эти причины ясны и круглому дураку. Мне даже не хочется знать, с какого перепуга вы решились вовлечь меня в свои злоумышления: с возрастом дряхлеет не только тело, но и ум человека.
Скрип зубов показал, что я двигаюсь в верном направлении, если намереваюсь лишить своего вынужденного собеседника душевного равновесия.
— Кто рассказал вам об отраве?
И вновь угрюмое молчание, слишком напряженное, чтобы быть искренним.
Конечно, старику не угодно мое общество и неприятна моя персона. Понимаю. Но он не может не отдавать себе отчет в том, что запирательство не приведет к приемлемому результату. Проще говоря, чем упорнее мэнсьер не желает отвечать, тем больше оснований у герцога и у меня прибегнуть к методам, не влияющим на тела и души благотворно. И нам совсем не обязательно причинять боль самому обвиняемому: разумнее начать с членов его семьи.
Вообще-то, подобная практика не всегда оправдана и эффективна, потому что, как мне рассказывал мастер дознаний с пристрастием, обходительный и тихий Гебра Иль-Айхан, с которым меня столкнули судьба и поручение тогдашнего моего господина, иные упрямцы напротив, выжидают, пока в живых не останется ни одного их родственника, ближайшего или отдаленного, лелея в сознании мысль: если останусь один, то меня нечем будет шантажировать. Да, такие встречаются. Но большинство людей и нелюдей, попав в руки палача, покоряются совсем другому желанию — выжить. И по возможности, не нанести своим естественным стремлением вред любимым и родным.
Именно неуемная тяга к жизни позволяет вызнавать тайны, почитавшиеся священными. А еще — гаденькое существо по имени Месть, заставляющее одного желать другому тех же (а зачастую, еще и больших) страданий. Всякое бывает. Но сколько бы причин не насчитывалось, много или мало, они были, есть и будут. А значит, славное дело дознания не исчезнет во тьме веков за ненадобностью.
Помнится, мы славно проводили время. Пили, слушали струнные напевы и сладкие голоса, вкушали лакомства, которыми нас мог одарить хозяин скромного хирмана. Меня в ту пору несказанно увлекала тема наказаний за преступление, потому что я был на грани совершения серьезного проступка, и Гебра охотно делился со мной… Нет, не таинством ведения допросов, хотя из затейливого узора слов было почерпнуто многое: я узнал, к примеру, как и на какие чувства следует давить, чтобы достигнуть желаемого, да и кое-что еще.
Но главное, моему воображению было, где разгуляться, когда порядком захмелевший, но не утерявший четкости речи Иль-Айхан в красках начал рассказывать об излюбленных инструментах своего ремесла и их применении. Кстати, после этих рассказов сон пришел ко мне только на пятые сутки, и то неохотно. Но речь о другом.
Мэнсьер не желает отвечать на вполне безобидный вопрос. Почему? Стоит задуматься.