— Я тебя никогда не хотела! — кричала мать. — Ты моя ошибка! Почему ты не можешь быть послушной девочкой?
Беги, беги, беги отсюда — прочь из студии, вниз по лестнице, потом через гостиную и вон из дверей. Ее отец, тихий, безобидный, сдержанный, цивилизованный человек, читает газету на заднем дворе, сидя в шезлонге, положив ногу на ногу.
— Ну, как поживает моя сладенькая дочурка?
— Мама на меня кричала.
— Ну, как поживает моя сладенькая дочурка?
— Мама на меня кричала.
— Правда? Я уверен, она не со зла. Она просто немного нервничает, когда работает. Иди садись ко мне на коленки, будем вместе читать новости.
Никто никогда не приходил к ним в гости. Ни родственники, ни друзья. Сначала она ходила в школу, но потом они держали ее дома и учили сами. Это был какой?то кошмар, а не учеба. Отец получил деньги после смерти тетушки: достаточно для того, чтобы не умереть с голоду, достаточно для относительно безбедной жизни. Делал вид, что он великий ученый. Но после того, как его несчастные статьи отвергли, он окончательно пал духом. Скандалы ужесточились. Начались побои.
— Просто оставь меня в покое, ладно? Для меня важно только мое искусство, а не ты!
— Искусство? К черту искусство!
— Да как ты смеешь!
А затем — глухой мощный звук. Звук удара. Их было слышно повсюду, во всех углах дома, везде, кроме чердака. Но она не осмеливалась забираться туда. Там… Нет, она просто не могла.
— Я мальчик, — шептала она себе под нос, прячась под своей кроватью, — я мальчик, я мальчик, я мальчик…
— Солнышко, ты где? — Его голос — сама сладость, сама приторность. Словно клубничное мороженое. Или сливочный торт.
Они говорят, что Оборотень — гомосексуалист. Это неправда. Они говорят, что поймали его. Она чуть не вскрикнула от удивления, когда прочитала это. Написала им письмо и отправила по почте. Посмотрим, что они на это скажут! Пусть найдут ее, ей все равно. Ему и ей все равно. Но ему было не все равно, что постепенно она начала завладевать его умом и телом.
Сладость… Лимоны и апельсины, звонят колокола Святого Клементина…
«Так неприлично». Длинные волосы в носу, ее мать говорила об отце, о его волосах в носу. Длинные волосы в носу, Джонни, это так неприлично. Почему она запомнила эту фразу лучше остальных? Длинные. Волосы. В носу. Это. Так. Неприлично. Джонни.
Ее отца звали Джонни.
Ее отец, который кричал матери: к черту искусство. «К черту» было самым грязным словом в их доме. В школе его шептали с таинственным видом, как некое магическое заклинание, чтобы вызывать демонов и всякую другую нечисть.
И сейчас она на улице, хотя в глубине души она прекрасно сознает, что должна отправиться в Галерею Мясника. Там давно уже нужно прибраться. Повсюду валяются куски рваного холста. Рваные и забрызганные кровью. Но это не важно: ее все равно никто не навещает. Ни родственники, ни друзья.
И она находит очередную жертву. Эта глупа как пробка. «Если только ты не Оборотень», — говорит она со смешком. Оборотень тоже смеется. Он? Она? Теперь это не имеет значения. Он и она — единое целое. Рана уже затянулась. Он чувствует себя уверенным и сильным. Но это не очень хорошее чувство. Это плохое чувство. Однако на миг об этом можно забыть.
Назад, в дом.
— A y тебя ничего квартирка, — говорит она. Она улыбается, снимает пальто и вешает на крючок. — Только как?то странно пахнет. У тебя случайно нет утечки газа?
Нет, утечки газа нет. Но утечка есть, это точно. Он засовывает руку в карман и нащупывает там зубы. Конечно, где им еще быть, они всегда там, когда они ему нужны. Чтобы кусать. Так, как его покусали.
— Это просто игра, милая.
Просто игра. Его покусали играючи. В живот. Покусали. Несильно, просто чтобы попугать. Но от этого не стало меньше болеть. Он трогает себя за живот. До сих пор болит, даже сейчас.
— Так где ты меня хочешь, солнышко?
— Здесь будет хорошо, — говорит он, вынимая из кармана ключ и начиная открывать дверь. Зеркало было не совсем удачной идеей. Последняя видела все, что творилось за ее спиной, она чуть было не закричала.
Зеркала больше нет. Дверь отперта.
— Запри дверь, ладно? Что у тебя тут, королевская сокровищница?
А Оборотень улыбается ей в ответ, показывая зубы.
Помни об этом, женщина
Он проснулся в своем номере (что само по себе было уже неплохо) с мыслью, что понятия не имеет, как туда попал. Он лежал на своей кровати — одетый, зажав руки между коленями. Рядом с ним валялся пакет, набитый книгами. Было семь часов, и по лучам света, проникавшим через не зашторенное окно, он догадался, что на улице утро, а не вечер. Итак, пока все очень неплохо. Плохо то, что голова раскалывается от боли, — ужасно, когда открываешь глаза, и невыносимо, когда закрываешь. Стоит закрыть глаза, все вокруг начинает бешено вращаться. С открытыми глазами взмываешь куда?то в заоблачное поднебесье.
Он застонал, пытаясь отлепить распухший язык от нёба. Шатаясь, дотащился до раковины и ополоснул лицо холодной водой, потом, набрав пригоршню, сделал пару жадных глотков. У воды был сладковатый привкус хлора. Он старался не думать о почках… О семи парах почек. Опустился на колени над унитазом. Его вырвало. Прямо в эту чертову огромную белую телефонную трубку. Так… Сколько он выпил? Семь стаканов бренди, шесть стаканов рома… дальше он потерял счет. Выдавил дюймовую полоску зубной пасты на щетку и тщательно вычистил зубы и десны. Только тогда он осмелился взглянуть на собственное отражение в зеркале.