На узенькой улице, перед домом номер сто десять, уже собралась толпа репортеров, едва сдерживаемая офицерами полиции. Интересно, в Лондоне хоть у кого?нибудь есть садик перед домом? Ребус еще не видел ни одного дома с садом, если не считать шикарных особняков в Кенсингтоне.
— Джон! — Сквозь толпу к нему пробиралась женщина. Ребус махнул полицейским, и ее пропустили.
— Что ты здесь делаешь?
Лиза выглядела слегка помятой.
— Я… услышала новости, — задыхаясь, проговорила она, — и вот… решила приехать.
— Не уверен, что это такая уж хорошая идея, Лиза. — Ребус с содроганием вспомнил труп Джин Купер.
— Ваши комментарии! — заорал один из репортеров. Другие репортеры, охочие до сенсации, присоединились к нему, требуя комментариев.
— Тогда идем, — сказал Ребус и, не желая попасть под ослепляющие вспышки видеокамер, потянул Лизу за руку к двери дома номер сто десять.
Филип Казнс, облаченный в черный костюм с галстуком, выглядел так, словно явился на похороны. Изабель Пенни тоже была в черном платье до пола с длинными обтягивающими рукавами. Но ее вид никак нельзя было назвать похоронным. Она выглядела божественно. Когда Ребус вошел в маленькую гостиную, она улыбнулась ему, и он кивнул ей в ответ.
— Инспектор Ребус, — сказал Казнс, — мне сказали, что вы, скорее всего, приедете.
— Никогда не упускаю шанса осмотреть хороший труп, — сухо ответил Ребус.
Казнс, склонясь над телом, проницательно взглянул на него:
— Ясно.
В комнате стоял невыносимый запах; он забивался в ноздри, проникая аж до самых легких. Ребус всегда остро чувствовал его, но сомневался, чувствуют ли другие то же самое. Этот запах ни с чем не спутаешь — сильный, насыщенный, соленый, густой, как сметана. А за ним таился еще один запах — более неуловимый, легкий, едва ощутимый. Два контрастных запаха — запах жизни и запах смерти. Ребус готов был биться об заклад, что Казнс тоже его чувствовал. А вот Изабель Пенни — вряд ли.
Посредине комнаты лежала женщина средних лет, неловко вывернув руки и ноги. Ее горло было перерезано. Повсюду были заметны следы борьбы — на полу валялись осколки посуды, по стене размазана кровь. Казнс выпрямился и вздохнул.
— Какая топорная работа… — сказал он и посмотрел на Изабель Пенни, которая делала зарисовки в блокноте. — Пенни, ты сегодня потрясающе выглядишь. Не помню, говорил ли я уже тебе об этом?
Она снова улыбнулась, покраснела, но ничего не ответила. Казнс обернулся к Ребусу, не обращая внимания на Лизу Фрейзер.
— Это имитация, — проговорил он со вздохом, — но имитация грубая и неумелая. Он, несомненно, узнал обо всем из газет, которые дали подробные, но неточные описания убийств. Я полагаю, что это неудавшаяся кража со взломом. Он запаниковал, принялся искать нож, а потом решил, что если совершит убийство в стиле нашего друга Оборотня, это может запросто сойти ему с рук. — Он опустил глаза на труп. — Не очень умно с его стороны. Что, стервятники уже слетелись?
Ребус кивнул:
— Когда я приехал, там толпилось около дюжины репортеров. Сейчас, наверное, их стало вдвое больше. Мы оба знаем, что они хотят услышать, так?
— Полагаю, они будут слегка разочарованы. — Казнс посмотрел на часы. — На ужин возвращаться теперь нет смысла. Мы уже пропустили портвейн и сыр. Чертовски изысканный стол. Какая жалость. — Он махнул рукой в сторону трупа. — Вы хотите его осмотреть? Или можно заворачивать?
Ребус улыбнулся. Юмор патологоанатома был черен, словно его костюм, но сейчас любая шутка была уместна. В комнате вдруг явственно запахло сырым мясом и подгорелым соусом. Он покачал головой. Пора выбираться отсюда. Но как только он выйдет наружу, он будет вынужден преступить закон. Флайт возненавидит его за это. Скорее всего, все его за это возненавидят. Но это ничего. Ненависть — это чувство, а если нет чувств, то что тогда? Лиза уже выскочила в коридор, где ее неловко успокаивал офицер полиции. Когда Ребус вышел из комнаты, она потрясла головой и выпрямилась.
— Я в порядке, — сказала она.
— В первый раз всегда так, — ответил Ребус. — Идем, я попробую сыграть с Оборотнем психологическую шутку.
Толпа на улице значительно разрослась — к репортерам и операторам присоединились любопытные. Полицейские решительно сдерживали натиск, сомкнув руки. Как только они вышли, посыпались вопросы: эй вы, там! Можно узнать, кто вы такие? Это ведь вы были у реки, не правда ли? Ваше заявление… что вы можете сказать… Оборотень… Это ведь Оборотень? Это… Всего несколько слов…
Ребус, сопровождаемый Лизой, подошел вплотную к толпе.
Один из репортеров склонился к ней и спросил, как ее зовут.
— Лиза. Лиза Фрейзер.
— Вы тоже принимаете участие в расследовании, Лиза?
— Я психолог.
Ребус громко откашлялся. Они разом успокоились: словно свора голодных собак, понявших, что сейчас им кинут кость. Он поднял руки, и все замолчали.
— Короткое заявление, господа, — сказал Ребус.
— Можно вначале узнать, кто вы такой?
Но Ребус покачал головой. Это не имеет никакого значения, верно? Они и так скоро о нем узнают. Сколько полицейских из Шотландии работает по делу Оборотня? Флайт знает, Кэт Фаррадэй — тоже, а репортеры скоро сами все пронюхают. Это не важно. И тут один из них, будучи не в силах сдержаться, спросил: