Возмущенный ее упорством и вместе с тем боясь потерять свое влияние в семье, отец Иосиф пригрозил ей, что не допустит ее до исповеди.
— В таком случае я исповедуюсь перед богом — ответила Исидора. Противиться настояниям матери ей было труднее, ибо своим сердцем женщины она была привязана ко всему женскому, даже тогда, когда оно представило ей в самых непривлекательных формах, а надо сказать, что преследования, которым она подвергалась с этой стороны, были надоедливыми и непрестанными. В донье Кларе при всей слабости ее натуры была та нестерпимая назойливость, какая обычно появляется в характере женщины, когда умственное убожество сочетается с неукоснительным и строгим соблюдением правил. Когда она начинала осаждать скрытую от нее тайну, крепостному гарнизону приходилось сдаваться. Недостаток силы и уменья восполнялся в ней докучливой, не ослабевающей ни на миг кропотливостью. Она никогда не отваживалась брать крепость штурмом, однако назойливо окружала неприятеля со всех сторон и в конце концов изводила его и принуждала сдаться. Однако на этот раз даже ее упорство не в силах было что-либо сделать.
Продолжая быть с матерью почтительной, Исидора упорно молчала; видя, что положение становится отчаянным, донья Клара, обладавшая способностью не только раскрывать, но и хранить тайну, условилась с отцом Иосифом, что они не обмолвятся ни словом о таинственных событиях этой ночи ни отцу ее, ни брату.
— Пусть видит, — сказала донья Клара, сопроводив свои слова многозначительным и самодовольным кивком головы, — что мы так же умеем хранить тайну, как и она.
— Правильно, дочь моя, — согласился отец Иосиф, — подражайте же ей в том единственном ее качестве, которое делает сходство с нею лестным для вас.
* * * *
Тайна эта, однако, вскоре открылась. Прошло несколько месяцев, на протяжении которых посещения ее мужа окончательно вернули Исидоре прежнее спокойствие и уверенность в себе.
* * * *
Тайна эта, однако, вскоре открылась. Прошло несколько месяцев, на протяжении которых посещения ее мужа окончательно вернули Исидоре прежнее спокойствие и уверенность в себе. Жестокая мизантропия его незаметно уступала место задумчивой грусти. Это походило на темную, холодную, но вместе с тем уже не страшную и сравнительно спокойную ночь, какая следует за днем бури и землетрясения. У потерпевших свежи в памяти ужасы этого дня, и такая вот темная тихая ночь кажется им надежным прибежищем. Исидора взирала на мужа, и ей было радостно не видеть его нахмуренных бровей и его еще более страшной улыбки, и у нее зародилась надежда, та, что всегда зарождается в умиротворенном и чистом женском сердце: она начала думать, что, может быть, ее влияние рано или поздно возобладает над тем, кто носит в себе хаос и пустоту, вспыхнув, как блуждающий огонек над болотом, и что верой своей жена все же может спасти неверующего мужа.
Эти мысли служили ей утешением, и хорошо, что они у нее были, ибо, когда воображение наше вступает в борьбу с отчаянием, факты — плохие союзники. В одну из ночей, когда она ожидала Мельмота, он застал ее за пением гимна Пресвятой деве, которому она аккомпанировала на лютне.
— А не поздно ли петь гимн Пресвятой деве после полуночи? — спросил Мельмот, и страшная улыбка исказила его черты.
— Мне говорили, что слух ее отверст во всякое время, — ответила Исидора
— Если это так, милая, — сказал Мельмот, по обыкновению вскакивая к ней в комнату через окно, — добавь к гимну твоему еще один куплет, помолись за меня.
— Что ты! — воскликнула Исидора, и лютня выпала у нее из рук, ты же не веришь, милый, так, как того требует от нас пресвятая церковь.
— Нет, я верю, когда слушаю, как ты поешь.
— Только тогда?
— Спой еще раз твой гимн Пресвятой деве.
Исидора исполнила его просьбу и стала смотреть, как на него действует ее пение. Казалось, он был взволнован; он знаком попросил ее повторить.
— Милый, — сказала Исидора, — так повторяют в театре какую-нибудь арию по просьбе зрителей, а ведь это гимн, и тот, кто его слушает, любит свою жену еще больше потому, что любит ее бога.
— Это коварные речи, — сказал Мельмот, — но почему же ты даже не допускаешь мысли, что я могу любить бога?
— А ты разве ходишь когда-нибудь в церковь? — взволнованно спросила Исидора. Последовало продолжительное молчание. — А ты разве приобщаешься когда-нибудь святых тайн? — Мельмот не сказал ни слова в ответ. — А разве, как я тебя об этом ни просила, ты позволил мне объявить моей семье, которая сейчас в такой тревоге, какими узами мы связаны с тобой с той ночи? — Молчание. — И вот теперь, когда… может быть… я не решаюсь даже сказать, что’ я чувствую! О, как же я предстану пред взором того, чьи очи направлены на меня даже сейчас? Что я скажу? Жена без мужа, мать ребенка, у которого нет отца, или связавшая себя клятвой никогда не называть его имени! О Мельмот, сжалься надо мной, избавь меня от этой жизни, принудительной, лживой, притворной. Признай меня как законную жену перед лицом моей семьи и перед лицом той страшной участи, которую жена твоя разделит, последует за тобой всюду, с тобой погибнет!