— Все точь-в-точь, как было со мной, — сказал не отличавшийся сообразительностью Альяга.
— Корабль этот потерпел крушение возле берегов какого-то острова, неподалеку от устья реки; команда и пассажиры погибли, и можно было подумать, что и няньку с порученным ей ребенком постигла та же участь. Однако прошли слухи, что именно им двоим удалось спастись, что по какой-то странной случайности они добрались до этого острова, где нянька вскоре же умерла, изможденная усталостью и голодом, девочка же осталась жива, выросла там в этих диких краях и превратилась в прелестное дитя природы: питалась она плодами, спала среди роз, пила ключевую воду, радовалась солнцу и звездам и повторяла те немногие слова молитв, которым научила ее нянька, отвечая ими на обращенное к ней пение птиц и на журчание речки, воды которой звучали в унисон с чистой и благостной музыкой ее возвышенного сердца.
«Никогда я ничего об этом не слышал», — подумал Альяга.
— Рассказывают, — продолжал незнакомец, — что буря прибила к берегам этого острова какой-то корабль; что капитану его удалось вырвать это прелестное создание из рук грубых матросов и спасти его, что, поговорив с нею по-испански, на языке, который она немного еще помнила и на котором ей, по-видимому, даже там довелось разговаривать с неким путешественником, который бывал на этом острове, и что капитан этот, будучи человеком благородным, взялся отвезти ее к родителям, чьи имена она помнила, хоть и не могла указать, где они жили: столь острой и цепкой бывает память наша в первые годы жизни. Он исполнил свое обещание и доставил эту прелестную девушку ее семье, которая жила тогда в городе Бенаресе[473].
При этих словах Альяга воззрился на своего собеседника уже понимающим и испуганным взглядом. У него не было сил прервать незнакомца; он только затаил дыхание и, стиснув зубы, слушал.
— Я слышал, — продолжал незнакомец, — что семья вернулась потом в Испанию; что прелестная обитательница далекого острова сделалась кумиром мадридских кавалеров, тех бездельников, что шатаются у вас на Прадо, ваших sacravienses[474][475]… ваших… каким же еще презрительным именем мне назвать их? Но знайте, что на нее устремлена еще одна пара глаз, и чары их неотвратимы и смертельны, как у змеи. Есть рука, протянутая, чтобы схватить ее, а от этой руки гибнет все живое! И вот теперь даже эта рука отпускает ее на миг; даже она трепещет от жалости и от ужаса; на мгновение она освобождает свою жертву, больше того, она призывает отца прийти на помощь дочери, которая попала в беду! Теперь-то, надеюсь, вы меня поняли, дон Франсиско? Ну как, интересно вам было слушать этот рассказ, имеет он к вам отношение или нет?
Он замолчал. Альяга, весь похолодевший от ужаса, мог ответить ему только едва слышным сдавленным стоном.
— Если да, — продолжал незнакомец, — то не теряйте ни минуты, спешите спасти вашу дочь!
И. пришпорив своего коня, он исчез в проходе между двумя скалами, настолько узком, что, должно быть, ни один смертный никогда бы не мог по нему пробраться.
Альяга был не из тех людей, на которых могут действовать картины природы; кого-нибудь другого самый вид грозного ущелья, среди которого прозвучал этот зловещий голос, заставил бы сейчас же ему повиноваться.
Наступил вечер, все было окутано густым серым сумраком; ехать надо было по каменистой тропе, петлявшей среди гор или, вернее, скалистых холмов, голых и не защищенных от ветра подобно тем, которые на некоем западном острове[476] усталый путник замечает над болотистыми низинами: при всем своем отличии от окружающей их местности они никак не выдавались над ней. Проливные дожди проложили глубокие борозды меж холмов, и порою можно было увидеть, как ручей клокочет в своем каменистом желобе, словно какой-нибудь заносчивый и шумливый выскочка, меж тем как широкие расселины, некогда служившие ложем грозным, громыхавшим по ним потокам, являют взору зияющую жуткую пустоту, напоминая собою покинутые замки разорившейся знати. Ни один звук не нарушал тишины, если не считать унылого эха, которым ложбины откликались на стук копыт проходивших вдалеке мулов, и крика птиц, которые, покружив несколько раз по промозглому туману, устремлялись назад к своим укрывшимся среди утесов гнездам.
* * * *
Просто невозможно поверить, что после этого предупреждения, — а важность его подтверждалась той осведомленностью, которую выказал незнакомец в отношении всего прошлого Альяги и всех обстоятельств его семейной жизни, — дон Франсиско не поспешил сейчас же домой, тем более что сообщение это он счел достаточно важным, чтобы написать об этом жене. Тем не менее так оно и случилось.
В ту минуту, когда незнакомец исчез, наш путник действительно было решил, не теряя ни минуты, мчаться домой; однако, прибыв на ближайший же постоялый двор, он обнаружил там ожидавшие его деловые письма. Один из купцов, с которым он был в переписке, извещал его, что в отдаленной части Испании близок к разорению некий торговый дом и необходимо, чтобы он тотчас же туда явился. Были там также письма от Монтильи, которого он прочил себе в зятья; тот сообщал, что отец его настолько плох, что он не сможет его оставить до тех пор, пока судьба старика не решится. А так как от того, как она решится, зависели и состояние сына и жизнь отца, Альяга невольно подумал, что решение это свидетельствует и о благоразумии пишущего, и о его сыновней любви.