— Мы увидимся с вами еще раз завтра вечером, — и вышел из комнаты.
Обессилев от усталости и волнения, Альяга лишился чувств, упал возле мертвого тела и лежал так, пока в комнату не вошли слуги. Они были ошеломлены тем, что на кровати — мертвое тело, и едва ли не меньше тем, что на полу без признаков жизни лежит Альяга. Богатство его и высокое положение были всем хорошо известны, и это обстоятельство побудило их оказать ему немедленно помощь и возобладало над охватившими было их подозрениями и страхом. Тело тут же снова накрыли простыней, а Альягу слуги перенесли в соседнюю комнату и там принялись приводить его в чувство. Тем временем явился алькальд[354]; узнав, что тот, кто внезапно умер в харчевне, был человеком никому не известным, ибо, будучи всего-навсего писателем, он не занимал никакого положения ни в общественной, ни в частной жизни, и вместе с тем, что другой, тот, что был обнаружен без чувств у его постели, оказался богатым купцом, он с некоторым трепетом вытащил из висевшей у него в петлице роговой чернильницы перо и начертал мудрый вывод, к которому пришел, учинив следствие по порученному делу, а именно: «…что не подлежит сомнению, что в этом доме действительно умер постоялец, но не подлежит также сомнению, что дона Франсиско де Альягу нельзя подозревать в том, что он его убил».
Когда в соответствии с этим справедливый решением дон Франсиско садился на следующий день на своего мула, чтобы продолжать путь, некий человек, по всей видимости не принадлежавший к слугам этой харчевни, с подчеркнутым усердием помогал ему вдеть ногу в стремя и т.
п., и пока алькальд подобострастно отвешивал поклоны богатому купцу (который успел щедро отблагодарить его за дружелюбие, выказанное ему во время ведения следствия, где против него были все улики), человек этот шепотом, который донесся только до слуха дона Франсиско, произнес:
— Мы увидимся с вами сегодня вечером!
Услыхав эти слова, дон Франсиско придержал мула. Он оглянулся, но говоривший бесследно исчез. Дон Франсиско пустился в путь с чувством, которое ведомо лишь немногим и о котором те, кто его испытал, может быть, менее всего склонны говорить.
Глава XXIX
Χαλεπον δε το φιλησαι
χαλεπον το μη φιλησαι
χαλεπωτερον δε παντων
αποτυγχανειν φιλουντα[355][356].
Почти весь этот день дон Франсиско провел в пути. Погода стояла теплая, и так как слуги всякий раз укрывали его от дождя и солнца большими зонтами, ехать ему было неплохо. Но он столько лет уже не был в Испании, что теперь совершенно не знал дороги, и ему пришлось всецело положиться на проводника; а так как испанские проводники тех времен своим вошедшим в пословицу вероломством по праву могли соперничать с карфагенянами, то к вечеру дон Франсиско очутился там, где в написанном его соотечественником романе принцесса Микомикона обнаружила Дон Кихота, а именно — «в лабиринте скал»[357]. Он разослал слуг в разные стороны, чтобы разведать, какой дорогой им надо двигаться дальше. Проводник поскакал за ними вслед, причем с такой быстротой, на какую только был способен его измученный мул, и когда, устав ждать, дон Франсиско огляделся вокруг, он увидел, что остался совсем один. Ни погода, ни расстилавшийся перед ним вид никак не могли его приободрить. Все было затянуто густым туманом, и вечер был совсем не похож на те недолгие и ясные сумерки, которые в этих благословенных южных странах предшествуют наступлению тьмы. Время от времени на землю вдруг обрушивался ливень, будто проходящие тучи старались освободиться от своего тяжелого груза; а потом следом за ними тут же приходили другие. Те становились с каждой минутой все чернее и причудливыми гирляндами повисали на каменистых склонах, являя взору путника безрадостную картину. Над ними стлался туман, и они то поднимались из него, то таяли в нем, изменяя контуры свои и положения подобно холмам Убеды[358]; формы их были такими расплывчатыми, а краски — такими тусклыми, что их можно было принять за мираж; при этом неверном и унылом освещении они превращались то в некие первозданные горы, то в волокнистые гряды облаков.
Дон Франсиско отпустил поводья и стал взывать к Пресвятой деве, прося ее помочь ему. Увидав, однако, что она не внемлет его мольбам и что холмы эти продолжают плыть перед его растерянным взором, а мула никак не сдвинуть с места, он стал припоминать и призывать всех святых; горное эхо с неукоснительной точностью повторило вслед за ним все их имена, тем не менее ни один из них не нашел времени исполнить то, о чем его просили. Видя, что попал в отчаянное положение, дон Франсиско пришпорил своего мула, и тот понес его галопом по скалистому ущелью, так что из-под копыт только сыпались искры, а стук их отдавался в гранитных теснинах таким гулким эхом, что всадник не мог избавиться от чувства, что за ним гонятся разбойники.
Видя, что попал в отчаянное положение, дон Франсиско пришпорил своего мула, и тот понес его галопом по скалистому ущелью, так что из-под копыт только сыпались искры, а стук их отдавался в гранитных теснинах таким гулким эхом, что всадник не мог избавиться от чувства, что за ним гонятся разбойники. Мул мчался что было сил, пока наконец седок, который уже успел изрядно устать и которому стало не по себе от этой быстрой езды, не натянул поводья: в эту минуту он услышал, что позади, совсем близко, скачет еще кто-то. Мул тут же остановился. Говорят, животные каким-то особым чутьем ощущают приближение существ из другого мира. Так это или нет, но мул дона Франсиско, который стоял, словно его приковали к дороге, вслед за тем, услыхав топот коня, снова пустился галопом; однако гнавшийся за доном Франсиско всадник мчался с такой быстротой, которой обыкновенному смертному было бы не вынести, и спустя несколько минут настиг Альягу.