Видя, что все мои тягостные раздумья ни к чему не приводят и что им нет конца, я улегся в постель, где долго пролежал, ворочаясь с боку на бок и тщетно пытаясь уснуть; под утро, едва только я забылся крепким сном, меня разбудил какой-то шум, как будто занавеска колыхалась от ветра. Я вскочил и, отдернув ее, огляделся вокруг. Сквозь ставни в комнату пробивался дневной свет. Но все равно я не мог бы разглядеть окружавшие меня предметы, если бы не горевшая на камине лампа, свет которой, хоть и довольно тусклый, позволял, однако, ясно все различить. И при этом свете я увидел возле двери фигуру, в которой взгляд мой, ставший еще зорче от страха, опознал ту, которая мне уже являлась.
— Слишком поздно, — жалостным голосом произнесла она, печально махнув рукой, и тут же исчезла.
Должен тебе признаться, что это второе посещение наполнило меня таким ужасом, что, не будучи уже в силах пошевельнуть ни рукой ни ногой, я замертво повалился на подушку. Помню только, что слышал, как часы пробили три».
Когда донья Клара и священник (десятый раз уже перечитывавшие письмо) снова дошли до этих слов, часы внизу пробили три.
— Странное совпадение, — сказал отец Иосиф.
— А вы находите, что это только совпадение, отец мой? — сказала донья Клара, бледнея.
— Не знаю, — ответил священник, — многие рассказывают вполне правдоподобные истории о том, как покровители наши, святые, предупреждали нас о грозившей опасности даже с помощью неодушевленных предметов. Только чего ради предупреждать нас, если мы не знаем, какой опасности нам надлежит бояться?
— Тсс! Тише! — прервала его донья Клара, — слышали вы сейчас шум?
— Ничего я не слышал, — ответил отец Иосиф, с некоторым волнением вслушиваясь в окружавшую их тишину. — Ничего, — добавил он через некоторое время более спокойным и уверенным голосом, — а тот шум, что я действительно слышал часа два назад, длился очень недолго и больше не возобновлялся.
— Что-то очень уж стали мигать свечи! — не унималась донья Клара, застывшими от страха стеклянными глазами глядя на пламя.
— Окна открыты, — ответил священник.
— Да, они открыты все время, пока мы здесь с вами сидим, — возразила донья Клара, — но вы посмотрите только, какой сквозняк! Он совсем задувает пламя! Святой боже! Свечи вспыхивают так, как будто вот-вот потухнут!
Поглядев на свечи, священник увидел, что она говорит правду, и в то же время заметил, что шпалера возле двери сильно заколыхалась.
— Где-то открыта еще одна дверь, — сказал он, поднимаясь с места.
— Но вы же не оставите меня здесь одну, отец мой, — сказала донья Клара; оцепенев от ужаса, она приросла к креслу и могла только устремить на него свой взгляд.
Отец Иосиф ничего не ответил. Он вышел в коридор, где его поразило необычное обстоятельство: дверь в комнату Исидоры была распахнута и видно было, как там горят свечи. Он тихо вошел туда и огляделся — в комнате никого не было. Он бросил взгляд на постель и увидел, что этой ночью на ней никто не лежал; она оставалась неразобранной и несмятой. Вслед за тем взгляд его обратился на окно: теперь он уже в страхе озирал все, что было в комнате. Он подошел к нему — оно было открыто настежь, то самое окно, которое выходило в сад. Испуганный этим открытием, священник пронзительно вскрикнул. Крик этот донесся до слуха доньи Клары. Трепеща от страха и шатаясь, та попыталась пойти за ним, но была не в силах удержаться на ногах и в коридоре упала. Священник с трудом поднял ее и привел обратно. Несчастная мать, когда ее в конце концов усадили в кресло, даже не заплакала. И только беззвучными бледными губами и застывшей рукою пыталась указать на опустевшую комнату дочери, словно прося, чтобы ее туда отвели.
— Слишком поздно, — сказал священник, помимо воли повторяя зловещие слова, приведенные в письме дона Франсиско.
Глава XXIV
Responde meum argumentum — nomen est nomen — ergo , quod tibi est nomen — responde argumentum[322].
Бомонт и Флетчер. Остроумие во всеоружии[323]
На эту ночь и была назначена свадьбы Исидоры и Мельмота. Девушка рано ушла к себе в комнату и сидела там у окна, начав дожидаться его прихода задолго еще до назначенного часа. Можно было подумать, что в такую страшную минуту, когда должна была решиться ее судьба, она будет сама не своя от волнения, что ее чуткая душа будет разрываться на части в этой борьбе с собой, однако все сложилось иначе. Когда душе, сильной от природы, но ослабевшей оттого, что ее все время держат в узде, приходится сделать резкий прыжок, чтобы обрести свободу, ей уже бывает некогда сообразовываться с препятствиями и в зависимости от этого рассчитывать свои силы или прикидывать расстояние, которое отделяет ее от цели; закованная в цепи, она думает лишь о самом прыжке, который должен принести ей свободу или же…
На протяжении тех долгих часов, когда Исидора ждала приближения своего таинственного жениха, одно только чувство владело ею — то был страх перед его приходом и тем, что должно за ним последовать. Так сидела она у своего окна, бледная, но исполненная решимости и по-прежнему веря обещанию Мельмота, что теми же средствами, которыми он пользуется, чтобы проникнуть к ней, он сумеет осуществить и ее побег, как бы надежно ни охранялись двери ее дома и как бы ни была бдительна вся прислуга.