«Ну, прохвост, — с искренним уважением подумал Мазур. — Я-то думал, он эту мишуру развел по собственным побуждениям души… А у него циничная философская база подведена».
— Вы у нас бывали двадцать лет назад и, я так понимаю, неплохо знаете историю республики, — сказал президент. — Помните профессора Модиньята?
— Припоминаю, — сказал Мазур.
— Черт побери, он был одним из лучших наших лидеров! — сказал президент, подливая Мазуру вина. — Умнейший человек, ладил с племенными королями, в международной политике прекрасно ориентировался, экономическая программа у него была не из глупых… Но чем все кончилось, вспомните. Его сверг генерал Кисулу. Между нами говоря, болван болваном, я работал при нем в министерстве промышленности и прекрасно знаю, что это был за фрукт… Но! — он значительно воздел палец. — При всех своих несомненных достоинствах профессор проигрывал в самом существенном: он был чистейшей воды ш т а ф и р к а. Вылитый «чокнутый профессор» из голливудского фильма: непричесанный, в дешевых очках, мятом пиджачке без единой регалии. А ведь мог бы присвоить себе любое звание и обвешаться орденами с ног до головы, умные советники ему не раз намекали, напоминали о патриархальном сознании народа, но наш интеллектуал не хотел слушать… А Кисулу… Вы его не видели вживую, конечно. Много потеряли. Дурак дураком, но вид! Осанка! Алый с золотом мундир, ордена сверкают, сабля наголо, фуражка золотом шита… Наполеон Бонапарт! Вот э т о наш темный народ прекрасно понимал, э т о на него действовало, как бумажка в сотню долларов на уличную шлюху… И бедняга профессор отправился в изгнание, так на чужбине и помер… А будь он в раззолоченном мундире, появись он перед публикой во всем блеске, когда Кисулу повел танки на столицу, еще неизвестно, как обернулось бы все.
.. Вы согласны?
— Совершенно, — сказал Мазур.
— Орденом вы не особенно довольны, а? Несмотря на то, что он — высший? Ну, признайтесь.
Тщательно подыскивая в уме наиболее дипломатические обороты, Мазур ответил:
— Не могу не признать, господин президент, что в некоторых отношениях так и обстоит, поскольку у меня…
— Да бросьте вы эти дурацкие церемонии! — жизнерадостно рявкнул президент, хлопнув его по колену. — Неужели вы еще не поняли, что со мной можно з а п р о с т о? Ну, относительно запросто, я как-никак лидер и все такое прочее… Однако можете держаться не так скованно. Бьюсь об заклад, вы думаете что-то вроде: а на черта мне эта бляха, толку-то от нее… Правда? Так вот, я вам сейчас подниму настроение…
Он встал, прошел к столу и достал что-то из ящика, приговаривая:
— Сейчас вы у меня повеселеете, голубчик мой, сто против одного ставлю…
Раскрыл книжечку, аккуратно вырвал из нее листок и протянул Мазуру. Тот взял чек, но от некоторой растерянности не мог сразу определить сумму.
— Двести тысяч долларов! — ликующе возвестил президент, вновь плюхнувшись в кресло. — Чек на солидный европейский банк, через который мы ведем дела, чек, могу заверить, полностью обеспечен… Ну, поднялось настроение? А вы думали, я отделаюсь красивой бляхой за все то, что вы для меня сделали? Ага, расцвели моментально…
— Не знаю, как вас и благодарить, господин президент, — сказал Мазур в некоторой растерянности, — право же, нет слов. Вы и не представляете, сколько раз мне прикалывали всевозможные знаки отличия, но ни у кого из этих господ и мысли не возникало дать деньгами…
— Потому что были дураками, — веско сказал президент. — А я вот прекрасно понимаю, что взрослый, солидный человек одним почетом сыт не будет. Нужно же учитывать и грубую прозу жизни… Сумма вас устраивает?
— Абсолютно, — сказал Мазур. — Еще раз позвольте вас поблагодарить…
— Не стоит. Вы прекрасно поработали… и, чует мое сердце, окажете еще немало услуг республике. Человеку легче и приятнее работать, когда он видит, что кладет силы не за абстрактные регалии, абстрактный почет, а получит вполне материальное вознаграждение… Давайте выпьем. Ваше здоровье! Нет-нет, не коситесь украдкой на дверь, я вовсе не стараюсь от вас отделаться. Дела подождут. Неотложных пока что не наблюдается. И мне хотелось бы с вами посоветоваться, поговорить откровенно. Именно так, не удивляйтесь. Вы — человек посторонний, собственно, ничем особенным мне не обязанный, а значит, можете быть объективным и откровенным. Приближенные, увы, даже умные, чересчур от меня зависят, с ними нельзя говорить откровенно… А от вас я жду в первую очередь откровенности.
— Постараюсь… — произнес Мазур осторожно.
— Вы здесь бывали в незабвенные времена фельдмаршала Олонго. Вы его хорошо знали?
— Не могу похвастаться близким знакомством. Я в те времена носил не особенно высокие чины…
— Но все равно, знали обстановку и людей?
— Да, конечно.
Президент вкрадчиво поинтересовался:
— Как по-вашему, в чем были слабые стороны Олонго? Он был, в общем, неглуп и решителен, и все же… Что, по-вашему, его, в конце концов, и сгубило?
Старательно подумав, взвешивая слова, Мазур сказал:
— По-моему, он с определенного момента в некоторые вещи поверил в с е р ь е з.
Всерьез стал думать, что он — непогрешим и велик, что без него страна придет в совершеннейший упадок и абсолютно все рухнет, что без него и солнце не взойдет…