— Поставь меня, — сказала я.
— Что?
— Я не ребенок. Не хочу, чтобы меня носили.
Он громко выдохнул и сказал:
— О’кей.
Поставив мои ноги на пол, он меня отпустил. Я привалилась к стене и съехала на пол. Снова слезы, черт бы их побрал. Я сидела на полу и плакала от слабости, не в силах добраться от собственной ванной до кровати. О Господи.
Эдуард стоял тут же с лицом бесстрастным и непроницаемым, как у кота.
Но голос у меня уже был нормален, без примеси слез.
— Терпеть не могу быть беспомощной. Ненавижу!
— Из всех, кого я знаю, ты менее всех беспомощна, — сказал Эдуард, снова опускаясь рядом со мной. Он закинул мою правую руку себе на плечи, держа за запястье. Другой рукой он обнял меня за талию. От разницы в росте это вышло несколько неуклюже, но он сумел создать у меня иллюзию, что до кровати я добралась на своих ногах.
У стены стояли игрушечные пингвины. Эдуард ничего о них не сказал. Раз он про это не говорит, я тоже не буду. Кто знает, может быть, Смерть спит с плюшевым медвежонком?
Нет, вряд ли.
Тяжелые шторы были закрыты, создавая в комнате полумрак.
— Отдыхай: Я встану на часах и прослежу, чтобы никакие буки тебя не тревожили.
Я поверила.
Эдуард принес из гостиной белое кресло и сел у стены возле двери. Кобуру он снова надел на плечо, пистолет был в руке наготове. Еще раньше он принес из машины спортивную сумку и сейчас вытащил из нее что-то вроде миниатюрного пулемета. Я в них ничего не понимаю; кажется, это был узи.
— Что это за автомат? — спросила я.
— Миниузи.
Ну и как? Я угадала. Он вытащил магазин и показал мне, как его заряжать, где предохранитель, все его преимущества — как будто хвастался новым автомобилем. И сел в кресло с автоматом на коленях.
Глаза у меня закрывались, но я успела сказать:
— Только не перестреляй моих соседей, ладно?
Тут он улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой.
— Спи, Анита.
Я уже почти заснула, когда снова меня позвал его голос, тихий и далекий:
— Где дневное убежище Николаос?
Я открыла глаза, постаралась навести их на фокус. Он все так же неподвижно сидел в кресле.
— Эдуард, я устала, а не спятила.
Его смех пузырился вокруг меня, когда я проваливалась в сон.
42
Жан-Клод сидел на резном троне. Он улыбнулся мне и протянул руку с длинными пальцами.
— Подойди, — велел он.
Я была одета в длинное белое платье с кружевами. Никогда я еще не снилась себе в таком виде. Я посмотрела на Жан-Клода. Такую одежду выбрал он, а не я. Страх стянул мое горло.
— Этот сон мой, — сказала я.
Он вытянул обе руки и сказал:
— Подойди.
И я пошла к нему. Платье, шепча, шелестело по камням, несмолкаемый шелест. Он мне действовал на нервы. Вдруг я оказалась перед Жан-Клодом и медленно подняла к нему руки.
Он мне действовал на нервы. Вдруг я оказалась перед Жан-Клодом и медленно подняла к нему руки. Мне не следовало этого делать. Плохо, но я не могла себя остановить.
Его руки обернулись вокруг моих, и я встала перед ним на колени. Он поднес мои руки к кружевам на своей сорочке, заставив мои пальцы зачерпнуть их в горсть.
Потом он положил свои руки поверх моих, крепко держа, и рванул свою сорочку моими руками.
У него была гладкая бледная грудь с линией черных курчавых волос посередине. Они густели на плоском животе, неимоверно черные на белизне его кожи. Крестообразный ожог сиял на этом совершенстве абсолютно неуместно.
Он одной рукой взял меня за подбородок, подняв мое лицо вверх. Другая рука касалась груди чуть ниже правого соска. Он пустил кровь по бледной коже. Она потекла по груди алой яркой струйкой.
Я пыталась вырваться, но его пальцы стиснули мою челюсть, как тиски.
— Нет! — крикнула я.
И ударила его левой рукой. Он поймал меня за запястье. Я пыталась вырваться, но он держал меня за челюсть и за руку, как бабочку на булавке. Можешь трепыхаться, но не улетишь. Я села, заставляя его либо меня задушить, либо опустить на пол. Он опустил.
Я лягалась, во что только могла попасть. Обеими ногами ударила его в колено. Вампиры чувствуют боль. Он отпустил мою челюсть так внезапно, что я опрокинулась на спину. Схватив меня за запястья, он вздернул меня на колени, зажав с боков ногами. Он сидел в кресле, держа меня коленями, и руки на моих запястьях были как наручники. Комнату заполнил высокий позванивающий смех. Сбоку стояла Николаос и глядела на нас.
Смех ее отдавался эхом в комнате, все громче и громче, будто сошедшая с ума музыка.
Жан-Клод переложил обе мои руки в одну свою, и я не могла ему помешать. Свободная рука погладила меня по щеке, по шее. У основания черепа его пальцы стали тверже и начали тянуть меня.
— Жан-Клод, пожалуйста, не надо!
Он прижимал мое лицо все плотнее и плотнее к ране на своей груди. Я сопротивлялась, но его пальцы вплавлялись в мой череп, становились его частью.
— НЕТ!
Смех Николаос сменился словами.
— Поскреби нас, аниматор, и ты увидишь, что мы одинаковые.
— Жан-Клод! — кричала я.
Голос его, бархатный, темный и теплый, скользил в мой разум.
— Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, два разума в едином теле, две души, обвенчанные в одну.
На одно яркое сверкающее мгновение я это увидела. Ощутила. Вечность с Жан-Клодом. Его прикосновение… навеки. Его губы. Его кровь. Я моргнула и увидела, что мои губы почти касаются раны на его груди.