— Пошли, — сказала я.
Мы встали, я оставила чаевые, и мы отправились на поиски следов.
20
Ребекка Майлз жила в трущобах южной части города. Здесь улицы были названы по штатам: Техас, Миссисипи, Индиана. Дом был слепой, почти все окна забиты досками. Трава была высокая, как бегония, но и вполовину не такая красивая. За квартал отсюда стояли дорогие дома политиков и яппи, но в квартале Ребекки яппи не водились.
Квартира Ребекки была в конце длинного и узкого коридора. Кондиционера в нем не было, и жара была, как мех на груди — густой и теплый. Над протертым ковром висел тусклый пузырь лампочки.
Над протертым ковром висел тусклый пузырь лампочки. Позеленевшие стены кое-где были покрыты пятнами белой штукатурки, но было чисто. Запах лизола с сосновым ароматизатором был так густ, что вызывал тошноту. С ковра можно было есть, если захочешь, только шерсть будет во рту. С лезущей из ковра шерстью никаким лизолом ничего не сделаешь.
Как мы и договорились в машине, Филипп постучал в дверь. Смысл был в том, что он сгладит недоверие, которое могло у девушки возникнуть оттого, что в ее скромное обиталище нагрянула Истребительница. Минут пятнадцать пришлось стучать и ждать, пока за дверью кто-то зашевелился.
Дверь открылась на длину цепочки. Кто открыл, мне не было видно. Женский заспанный голос произнес:
— Филипп, ты что здесь делаешь?
— Впустишь меня на несколько минут? — спросил он. Лица его я не видела, но готова была поставить все свое движимое и недвижимое, что он улыбнулся ей одной из своих нечестивых улыбок.
— Конечно. Извини, ты меня разбудил.
Дверь закрылась, зазвякала цепочка, и дверь открылась полностью. Я все еще не видела ее за спиной Филиппа, так что, думаю, и она меня не видела.
Филипп вошел, и я последовала за ним, пока дверь не успела закрыться. В квартире было жарко, как в печи. От темноты, казалось бы, должна быть прохлада, а вместо того была только клаустрофобия. У меня с лица закапал пот.
Ребекка Майлз стояла, держа дверь. Она была худа, безжизненные темные волосы прямо свисали на плечи. Скулы выступали из-под кожи лица. Белое домашнее платье меня просто ошеломило. К ней подходило слово «деликатная» или «хрупкая». Небольшие темные глаза заморгали на меня. В квартире было темно, свет не пропускали толстые шторы. Она видела меня только раз, вскоре после смерти Мориса.
— Ты привел с собой подругу? — спросила она, закрывая дверь, и мы остались в темноте. — Да, — ответил Филипп. — Это Анита Блейк…
Тихим полузадушенным голосом она перебила:
— Истребительница?
— Да, но…
Она открыла свой маленький ротик и завизжала. Бросилась на меня, когтя и колотя ладонями. Я собралась и прикрыла лицо локтями. Она дралась, как дерутся девчонки — открытыми ладонями, ногтями, размахивающими руками. Схватив ее за запястье, я дала ее собственной инерции пронести ее мимо меня. С небольшой помощью она споткнулась и упала на колени. Ее правая рука была у меня в замке. Замок давит на локоть, и это больно, а если надавить еще чуть-чуть — рука хрустнет. А мало кто хорошо дерется со сломанной в локте рукой.
Этой женщине я не хотела ломать руку. Вообще не хотела ей делать больно. У меня на руке остались две кровоточащие царапины. Хорошо, что у нее не было оружия.
Она попыталась вывернуться, и я чуть нажала. Она затрепетала, часто и тяжело дыша. — Его нельзя убивать! Вы не имеете права! Пожалуйста, не надо!
Она заплакала, под слишком большим платьем затряслись тонкие плечи. Я стояла над ней, держа ее руку и причиняя боль.
Я медленно отпустила ее руку и встала так, чтобы она до меня не дотянулась. Я надеялась, что она больше не бросится. Я не хотела причинять ей вреда, но и не хотела, чтобы она меня травмировала. Царапины начинали саднить.
Ребекка Майлз не думала о второй попытке. Она скорчилась у двери, охватив колени тонкими изголодавшимися руками. И всхлипывала, ловя ртом воздух:
— Нельзя его убивать! Не надо! Прошу вас, не надо!
Она стала раскачиваться, сжимая себя руками, будто боялась рассыпаться, как треснувший стакан.
Господи, бывают дни, когда я ненавижу свою работу.
— Скажи ей, Филипп. Скажи, что мы не собираемся никого убивать.
Филипп опустился рядом с ней и заговорил. Что он говорил, я не слышала. Отрывистые всхлипывания плыли мимо меня в открытую дверь справа.
Она вела в спальню.
Рядом с кроватью стоял гроб из черного дерева, может быть, из вишни, лакированный до блеска. Она подумала, что я пришла убить ее любовника. О Господи.
Ванная была тесная и захламленная. Я щелкнула выключателем, и резкий желтый свет ничего приятного не осветил. Косметика, разбросанная по треснувшему умывальнику, как жертвы на поле боя. Почти насквозь проржавевшая ванна. Я нашла мочалку, которая показалась мне чище других, и полила холодной водой из крана. Вода была цвета спитого кофе. Трубы дрожали, звякали и выли. Наконец пошла чистая вода. Холодная вода была приятна рукам, но на шею и в лицо я плескать не стала. Слишком тут было грязно. Выжимая мочалку, я подняла глаза. Зеркало было покрыто паутиной трещин. Лицо отражалось в нем разломанным на куски. Второй раз я в него смотреться не стала.