— Это мог оказаться я, — сказал он.
— Но не оказался.
Он развел руки в стороны, сгибая.
— Но мог.
Я не знала, что на это сказать. И что тут скажешь? Что милостью Божьей ты спасен? Вряд ли Бог имеет какое-то отношение к миру Филиппа.
Филипп проверил, что дверь за нами захлопнулась, потом сказал:
— Я знаю еще как минимум двух из убитых вампиров, которые на вечеринках бывали регулярно.
Я напряглась, ощущая поднимающееся волнение:
— Ты думаешь, что и остальные… жертвы могут быть любителями придурков?
Он пожал плечами:
— Могу это узнать.
Для меня его лицо все еще оставайтесь закрытым, непроницаемым. Кто-то отрубил его выключатель. Может быть, это были оголодавшие маленькие ручки Ребекки Майлз. Не знаю. Я только знаю, что мне это было не очень в масть.
Могла ли я доверить ему выяснить? Скажет ли он мне правду? Не подставлю ли я его под опасность? Ответов нет, одни вопросы, но хотя бы с вопросами уже намечается ясность.
Вечеринки придурков. Общая нить, первый намек на ключ. Горячий след.
21
У себя в машине я включила кондиционер на всю катушку. Пот охлаждал лицо, густея на коже. Потом я его отключила, пока голова не заболела от резкой смены температур.
Филипп сидел от меня так далеко, как только мог. Лицо его тоже было повернуто к окну, насколько допускал привязной ремень. Глаза за солнечными очками смотрели в сторону и вдаль. Он не хотел говорить о том, что сейчас было. Откуда я это знаю? Анита — чтец мыслей? Нет, просто Анита — не совсем дура.
Он ссутулился; если бы я не знала причину, можно было бы решить, что от боли. Если подумать, в сущности, так оно и было.
Я налетела хулиганом на очень хрупкое человеческое существо. Это не вызывало у меня приятных ощущений, хотя так куда лучше, чем избить ее до потери сознания. Физически я ей больно не сделала. Но почему мне не было от этого лучше? А теперь мне предстояло допросить Филиппа, потому что он дал мне нить. И упустить ее я не могла.
— Филипп? — позвала я.
Плечи его напряглись, но он продолжал смотреть в окно.
— Филипп, мне надо узнать про вечеринки придурков.
— Подбрось меня в клуб.
— «Запретный плод?» — спросила я. Сообразительная ты моя, Анита.
Он кивнул, по-прежнему не оборачиваясь.
— Тебе не надо забрать свою машину?
— Я не вожу, — ответил он. — Меня Моника подбросила к твоей конторе.
— Она знала? — спросила я, мгновенно возгоревшись горячей злостью.
Здесь он обернулся, посмотрел на меня с непроницаемым лицом и скрытыми за черными стеклами глазами.
— Чего ты на нее так злишься? Она просто привела тебя в клуб, и все.
Я пожала плечами.
— Почему? — Его голос был усталым, человеческим, нормальным.
Тому донжуану, что пытался флиртовать, я бы не ответила, но это была уже не маска, а человек.
— Она человек, и она предала людей нелюдям.
— И это худшее преступление, чем-то, что Жан-Клод заставил тебя бороться на нашей стороне?
— Жан-Клод — вампир. От вампиров предательства ожидаешь.
— Ты ожидаешь. А я нет.
— Ребекка Майлз очень похожа на человека, которого предали.
Он вздрогнул.
Ну, ты и молодец, Анита! Давай, топчи чувства всякого, кто тебе сегодня попадается!
Да, но это было правдой.
Он снова отвернулся к окну, и мне пришлось заполнить болезненное молчание.
— Вампиры не люди. Их преданность, прежде всего и больше всего принадлежит их роду. Я это понимаю. Моника предала свой род. Еще она предала друга. Это простить нельзя.
Он вывернул голову и посмотрел на меня.
— Значит, если кто-то твой друг, ты для него готова на все?
Я обдумала это, пока мы сворачивали на семидесятое восточное. Все? Это слишком сильно сказано. Почти все? Да.
— Почти все, — сказала я.
— Значит, для тебя так много значат преданность и дружба?
— Да.
— И поскольку ты считаешь, что Моника изменила и тому, и другому, она совершила большее преступление, чем все, что делают вампиры?
Я поерзала на сиденье, недовольная направлением, которое принимал разговор. В психологических анализах я плаваю. Я знаю, кто я и что делаю, и этого мне достаточно. Не всегда, конечно, но почти.
— Не всё; я не люблю абсолютных утверждений. Но если кратко сказать, то да, вот почему я злюсь на Монику.
Он кивнул, будто этот ответ его устроил.
— Она тебя боится, ты это знаешь?
Я улыбнулась, и улыбка вышла не очень милая. Я ощутила уколы какого-то темного удовлетворения.
Я ощутила уколы какого-то темного удовлетворения.
— Надеюсь, эта сука засыпает и просыпается в холодном поту.
— Так и есть, — сказал он. И голос его был очень спокоен.
Я взглянула на него и тут же вернула глаза на дорогу. У меня было чувство, будто он не одобряет, что я так напугала Монику. Ну, так это его проблема. А я этим результатом была очень довольна.
Мы приближались к повороту на Приречье. Он все еще не ответил на мой вопрос. На самом деле он очень тонко его обошел.
— Так расскажи мне о вечеринках придурков, Филипп.
— Ты всерьез грозилась вырезать у Моники сердце?
— Да. Ты мне расскажешь или нет?
— И ты это, в самом деле, сделала бы? Я имею в виду — вырезала бы сердце?
— Ответь на мой вопрос, и я отвечу на твой.
Я повернула машину на узкую мощеную дорожку Приречья. Еще два квартала — и мы у «Запретного плода».
— Я тебе рассказал, что это за вечеринки. Я туда уже несколько месяцев не хожу.