— Это не так.
Вдруг в комнате стало очень тихо. Слышно было, как что-то скребется в стене. Мне пришлось посмотреть, чтобы убедиться, что вампиры все еще в комнате. Они были неподвижны, как статуи — ни признака движения, дыхания или жизни. Они все были неимоверно старыми, но ни один из них не был достаточно стар, чтобы быть Николаосом. — Николаос — это я, — сказала женщина-вампир, и голос ее вкрадчиво задышал в комнате. Я хотела бы ей поверить, но не верила.
— Нет, — сказала я. — Ты не мастер Обри. — И я рискнула взглянуть в ее глаза. Они были черными и чуть расширенными от удивления. — Ты очень стара и чертовски хороша, но ты не настолько стара или сильна, чтобы быть мастером для Обри.
— Я же тебе говорил, что она поймет, — произнес Жан-Клод.
— Молчать!
— Игра окончена, Тереза. Она знает.
— Только потому, что ты ей сказал!
— Объясните им, как вы поняли, Анита.
Я пожала плечами.
— Не то ощущение. Она недостаточно стара. От Обри исходит ощущение большей силы, чем от нее. Это неправильно.
— Ты все еще настаиваешь на разговоре с нашим мастером? — спросила женщина.
— Я все еще хочу получить гарантии безопасности для моей подруги. — Я посмотрела на каждого из них по очереди. — И мне надоели эти дурацкие игры.
Вдруг Обри бросился ко мне. Мир замедлился. Не было времени испугаться. Я попыталась отступить, зная, что некуда.
Жан-Клод, вытянув руки, бросился ему наперерез. Но он не успевал.
Рука Обри, появившись из ниоткуда, попала мне в плечо. Удар вышиб воздух из моих легких и отбросил меня назад. Я врезалась спиной в стену. Через мгновенье о ту же стену стукнулась моя голова. Мир стал серым. Я соскользнула по стене вниз. Дыхания не было. На сером фоне замелькали белые тени, и мир стал чернеть. Я соскользнула на пол. Это было не больно, уже ничего не было больно. Я пыталась вдохнуть, преодолевая огонь в груди, и тут все поглотила тьма.
9
Из тьмы плыли голоса. Сновидения.
— Не надо было ее переносить.
— Ты хочешь ослушаться Николаос?
— Разве я не помог ее переносить? — сказал мужской голос.
— Помог, — отозвалась женщина.
Я лежала с закрытыми глазами. Нет, мне не снилось. Я вспомнила возникшую из ниоткуда руку Обри. Это был удар тыльной стороной ладони. Если бы он сжал кулак… Но он этого не сделал. Я была жива.
— Анита, вы очнулись?
Я открыла глаза. В голову хлынул свет. Я снова закрыла глаза от света и от боли, но боль осталась. Я повернула голову, и это было ошибкой. Боль превратилась в непобедимую тошноту. Как будто кости головы пытались соскользнуть с мест. Я закрыла рукой глаза и застонала.
— Анита, вам нехорошо?
Зачем задавать вопросы, ответ на которые очевиден? Я ответила шепотом, не зная, чем отзовется для меня попытка заговорить. Вроде бы не очень плохо.
— Просто великолепно.
— Что? — Это был голос женщины.
— Я думаю, она проявляет сарказм, — сказал Жан-Клод. В голосе его звучало облегчение. — Если она шутит, значит, она не сильно пострадала.
В этом я не была уверена. Тошнота накатывала волнами, от головы к желудку, вместо того чтобы наоборот.
Спорить можно, что у меня сотрясение. Вопрос в том, насколько сильное?
— Вы можете двигаться, Анита?
— Нет, — шепнула я.
— Позвольте мне перефразировать вопрос. Если я вам помогу, вы сможете сесть?
Я сглотнула слюну, пытаясь дышать сквозь тошноту и боль.
— Может быть.
Две руки скользнули под мои плечи. Кости у меня в голове поехали вперед, когда он меня поднял. Я ахнула от боли.
— Меня сейчас стошнит.
Я перевернулась на четвереньки. Движение это было слишком быстрым, и боль налетела вихрем света и тьмы. Живот сводило, рвота стояла у горла, голова раскалывалась.
Жан-Клод держал меня за талию, его холодная рука лежала у меня на лбу, не давая костям головы расползаться. И голос его поддерживал меня, как прикосновение гладкой простыни к коже. Он тихо и ласково говорил по-французски. Я не понимала ни слова, но и не надо было. Его голос держал меня, укачивал, унося часть боли.
Он прижал меня к груди, и я была слишком слаба, чтобы возражать. Боль колотилась в голове, но теперь это была далекая, пульсирующая, тупеющая боль. Голову повернуть все равно было невозможно, будто она выскользнула из шарниров, но боль была уже другая, терпимая. Он вытер мне лицо и губы влажной тканью.
— Вам лучше? — спросил он.
— Да. — Я сама не заметила, когда ушла боль.
— Что ты сделал, Жан-Клод? — спросила Тереза.
— Николаос хотела видеть ее в сознании и здоровой. Ты видела, какова она была. Ей нужна больница, а не дополнительные пытки.
— И потому ты ее полечил. — Женщина-вампир явно забавлялась ситуацией. Николаос не будет довольна.
Я почувствовала, как он пожал плечами.
— Я сделал то, что было необходимо.
Я уже могла открыть глаза, не щурясь и не вызывая боли. Мы были в темнице — по-другому и не назовешь. Квадратную камеру двадцать на двадцать футов окружали толстые каменные стены. К зарешеченной деревянной двери вели вверх каменные ступени. Даже кольца для цепей были в стенах. Факелы дымились на стенах. Не хватало только дыбы и палача в черном клобуке — такого, с бычьими бицепсами и татуировкой «Не забуду мать родную». Да, это завершило бы картину. Мне было лучше, намного лучше. Я не должна была так быстро оправиться. Мне случалось получать удары, и сильные. Не бывает, чтобы вот так просто все прошло.