— Но вы убили двадцать три человека. Это много. Вас надо было остановить.
— А кто тебя назначил Господом Богом? Кто тебе дал право нас казнить?
Я набрала побольше воздуху. Дыхание ровное, без дрожи. Очко мне в плюс.
— Полиция.
— Ба! — Он сплюнул на пол. Очень хорошие манеры. — Ладно, девушка, работай. Ты найди убийцу, а потом мы это дело закончим.
— Я могу идти?
— Разумеется. Сегодня ты в безопасности, ибо таков приказ госпожи, но это переменится. — В боковую дверь, — сказал Захария. Он шел, чуть ли не задом наперед и не сводил глаз с вампира, пока мы шли к двери. Винтер остался сзади, прикрывая нам спину. Кретин.
Захария открыл дверь. Ночь была жаркая и душная. Летний ветер ударил мне в лицо, горячий, и влажный, и прекрасный.
— Запомни имя Валентина, — окликнул меня вампир, — потому что ты еще обо мне услышишь.
Мы с Захарией вышли. Дверь клацнула, закрываясь за нами. Ручки на ней не было, открыть ее было никак нельзя. Билет в один конец — на выход. Выход. Это слово мне нравилось.
Мы пошли по тротуару.
— У тебя есть пистолет с серебряными пулями? — спросил он.
— Есть.
— Я бы на твоем месте стал его носить с собой.
— Серебряные пули его не убьют.
— Нет, но замедлят его скорость.
— Это да.
Несколько минут мы шли в молчании. Теплая летняя ночь скользила мимо, перекладывая нас в любопытных липких руках.
— На самом деле мне бы нужно ружье.
Он посмотрел на меня:
— Ты собираешься все время носить с собой ружье?
— Обрез. Он отлично засовывается под плащ.
— В миссурийскую жару ты просто расплавишься. Почему тогда не пулемет или огнемет, если на то пошло?
— У пулемета слишком большое рассеивание. Можно зацепить посторонних. Огнемет слишком громоздкий, да и работает грязно.
Он остановил меня, положив мне руку на плечо.
— Тебе случалось использовать огнемет против вампиров?
— Нет, но я видела, как это делается.
— Ну и ну, — Минуту он пялился в пространство, потом спросил: — И работает?
— На раз. Только грязно работает. И он тогда спалил весь дом. Я считаю, что это крайность.
— Это уж точно. — Он пошел дальше. — Наверное, ты ненавидишь вампиров.
— У меня нет к ним ненависти.
— У меня нет к ним ненависти.
— Зачем ты тогда их убиваешь?
— Потому что это моя работа, и я умею ее делать.
Мы свернули за угол, и уже была видна стоянка, где я оставила машину. Кажется, это было много дней назад, хотя часы показывали, что это было недавно. Похоже на перелет из одного часового пояса в другой, когда не можешь врубиться во время, только сменяли друг друга не часовые пояса, а события. Столько травматических событий могут сбить чувство времени.
— Я твой дневной связник. Если что-то понадобится передать или попросить, вот мой телефон.
Он сунул мне в руку пачку спичек. Я посмотрела — на ней было кровавыми буквами на уголь ном фоне написано: «Цирк Проклятых». Я сунула пачку в карман.
Пистолет так и лежал в багажнике. Я вложила его в наплечную кобуру, оставив без внимания, что она не будет прикрыта курткой. Пистолет, выставленный на обозрение, привлекает внимание, но люди тогда, как правило, к тебе не пристают. Чаще всего они бегут, уступая тебе дорогу. Это очень удобно, когда за кем-нибудь гонишься.
Захария молчал, пока я не стала садиться в машину. Тогда он наклонился над открытой дверцей и сказал:
— Это не может быть просто работа, Анита. Здесь должна быть причина посерьезнее.
Я опустила глаза в колени и включила мотор. Потом посмотрела в бледно-голубые глаза.
— Я их боюсь. И это очень по-человечески — пытаться уничтожить то, что нас пугает.
— Люди живут, стараясь избегать того, что их пугает. А ты за этим гоняешься. Это сумасшествие.
Он попал в точку. Я закрыла дверцу и оставила его стоять в горячей тьме. Да, я поднимаю мертвых и укладываю нежить. Это то, что я делаю. Что определяет мою жизнь. Если я начну задумываться о своих мотивах, я перестану убивать вампиров, вот и все.
Сегодня я не задумывалась о мотивах, поэтому я оставалась вампироборцем, носительницей имени, которое они мне дали. Я оставалась Истребительницей.
15
Рассвет скользил по небу, как световой занавес. Бриллиантовой брошью сверкала утренняя звезда в этом потоке света.
Приходится видеть уже второй рассвет за два дня. Меня обуревала злоба. Надо было только решить, на кого мне злобиться и что по этому поводу предпринять. Сейчас мне ничего больше не хотелось, только спать. Остальное может подождать — и подождет. Я много часов подряд двигалась на страхе, на адреналине, на упорстве. В тишине и покое автомобиля я ощутила вновь свое тело, и ощущение было не из приятных.
Было больно держать руль, больно его вертеть. Я только надеялась, что кровавые ссадины на руках выглядят хуже, чем есть на самом деле. Тело все окостенело. Ушибы всегда недооценивают. А они болят очень здорово. И будут болеть еще сильнее, когда я на них посплю. Встать утром после хорошей трепки ни с чем не сравнимое ощущение. Как похмелье, только не в голове, а во всем теле.
В коридоре моего дома было тихо. Только чуть шумел кондиционер. Я почти чувствовала людей, спящих за этими дверьми. Было даже искушение прижать ухо к двери и послушать, как дышат во сне мои соседи — так было тихо. Предрассветный час — самый тихий в сутках. Время наслаждаться одиночеством и тишиной.