«Мэйбл» — это кафетерий, но еда там чудесная и по разумным ценам. По будням там под завязку деловых костюмов и платьев, кейсов и манильских конвертов. В субботу почти пусто.
Из-за груд дымящейся еды мне улыбнулась Беатрис, толстая и высокая, с каштановыми волосами и усталым лицом. Розовая униформа плохо сидела на ее плечах, и сетка для волос делала ее лицо слишком длинным. Но она всегда улыбалась и никогда не замолкала.
— Привет, Беатрис! — сказала я и, пока она еще не успела спросить, добавила: — Это Филипп.
— Привет, Филипп! — сказала она.
Он улыбнулся ей улыбкой ничуть не менее ослепительной, чем улыбался риэлтерше на нашем этаже. Беатрис вспыхнула, отвела глаза и хихикнула. Я и не знала, что она так умеет. А шрамы она заметила? И важно ли это ей? Для мясного рулета было слишком жарко, но я его все равно заказала. Он всегда бывал сочным, а кетчуп острым. Я даже десерт взяла, чего обычно не делаю. Меня мучил голод. Мы расплатились и нашли столик, где Филиппу больше ни с кем не надо было флиртовать. Неслабое достижение.
— Что случилось с Жан-Клодом? — спросил он.
— Еще минутку.
И я произнесла над едой благодарственную молитву. Когда я подняла глаза, он смотрел на меня. Мы стали есть, и я рассказала ему сокращенную версию событий последней ночи. В основном я ему рассказала про Жан-Клода и Николаос и про наказание.
Когда я закончила, он уже бросил есть и смотрел куда-то поверх моей головы на что-то, мне не видное.
— Филипп? — позвала я.
Он затряс головой и посмотрел на меня.
— Она могла его убить.
— Мне показалось, что она хочет его наказать. Ты не знаешь, что это за наказание?
Он кивнул и негромко сказал:
— Она их кладет в гробы и накладывает крест, чтобы они не вышли. Когда-то Обри исчез на три месяца. Когда он появился снова, он был такой, как сейчас. Сумасшедший.
Я поежилась. И Жан-Клод тоже сойдет с ума?
Я взяла вилку и заметила, что уже съела половину черничного пирога. Я терпеть не могу чернику. Черт побери, что же это со мной? Во рту еще стоял теплый и густой вкус. Я попыталась запить его большим глотком колы, но и она не помогла.
— Что ты собираешься делать? — спросил он.
Я отодвинула полусъеденный пирог и достала первую папку.
Я отодвинула полусъеденный пирог и достала первую папку. Первая жертва, некто Морис, фамилия не указана, жил с женщиной по имени Ребекка Майлз. Они сожительствовали пять лет. Слово «сожительствовали» звучит лучше, чем «трахались».
— Собираюсь расспросить друзей и любовников погибших вампиров.
— Может быть, я знаю их имена.
Я посмотрела на него в сомнении. Делиться информацией с ним я не хотела, поскольку знала, что добрый старый Филипп был дневными глазами и ушами нежити. Но если я буду разговаривать с Ребеккой Майлз в обществе полиции, получу от нее кучу вранья. Разгребать его, у меня нет времени. Мне нужна информация, и быстро. Николаос хочет результата. А что хочет Николаос, то лучше ей дать без разговоров.
— Ребекка Майлз, — сказала я.
— Я ее знаю. Она была собственностью Мориса. — Он пожал плечами, будто извиняясь за это слово, но другого искать не стал. Я подумала, какой смысл он в него вкладывает. — Куда мы пойдем для начала?
— Никуда. Не люблю, чтобы штатские путались у меня под ногами во время работы.
— Я мог бы помочь.
— Ты не обижайся, на вид ты сильный, может, ты даже быстрый, но этого мало. Ты умеешь драться? Пистолет у тебя есть?
— Нет, но я могу за себя постоять.
Я в этом сомневалась. Люди неправильно реагируют на насилие. Они застывают. Пара секунд, пока тело в нерешительности, а разум не может понять. За эти секунды тебя могут убить. Единственный способ борьбы с нерешительностью — практика. Насилие должно стать частью твоего образа мыслей. Практика делает тебя осторожным и чертовски подозрительным, а также удлиняет ожидаемую продолжительность жизни. Филипп был знаком с насилием, но лишь как жертва. Профессиональную жертву таскать с собой мне было совершенно ни к чему. Да, но мне нужна информация от тех, кто со мной говорить откажется. А с Филиппом нет.
Перестрелки среди бела дня я не ожидала. И нападения из-за угла тоже не ожидала по настоящему, по крайней мере сегодня. Да, мне случалось и ошибаться, но… Если Филипп сможет мне помочь, вреда в этом не будет. Если он не будет сиять улыбкой направо и налево и к нему не будут приставать монашки, нам ничего не грозит.
— Если кто-то будет мне угрожать, ты можешь стоять спокойно и дать мне делать мою работу или ты полезешь меня спасать? — спросила я.
— А, — сказал он и уставился на свой стакан. Потом произнес: — Не знаю.
Очко за правдивость. Почти любой на его месте соврал бы.
— Тогда мне лучше пойти без тебя.
— А как ты убедишь Ребекку, что работаешь на старшего вампира города? Истребительница работает на вампиров?
Даже для меня это прозвучало смехотворно.
— Не знаю.
Он улыбнулся:
— Тогда решено. Я пойду с тобой и пролью масло на волны.
— Я не дала согласия.
— Но ты и не отказалась.
В его словах был смысл. Я допила колу и минуту, может быть, смотрела в его самодовольную рожу. Он ничего не говорил, только смотрел в ответ. Лицо его было нейтральным, без вызова. Это не было состязание двух воль, как с Бертом.