Спуск был вначале крутой, потом более пологий. Он видел его раньше. Но теперь, в темноте, ничего нельзя было разглядеть внизу. А если там болото? Накануне шел дождь — под холмом, наверно, сыро. Он представил себе, как продирается сквозь болото по пояс в мокрой жиже, держа чемодан над головой, а вокруг свистят пули.
Попытка разглядеть вышку на противоположном холме не удалась: если вышка там и была, то сливалась с чернотой деревьев.
Еще семь минут. Не волнуйся, тебя никто не услышит, сказали ему, ветер уносит все звуки на юг. Никто тебя не услышит при таком ветре. Продвигайся вровень с тропинкой, чуть южнее, то есть справа, держись новой дорожки в зарослях папоротника, она узкая, но отчетливая. Если кого встретишь, используй твой нож, но ни в коем случае не приближайся к старой тропинке.
Рюкзак был тяжелый. Слишком тяжелый. То же самое — чемодан. Из?за чемодана они с Джеком повздорили. Нет, Джек ему не нравится.
— Так вернее, Фред, — объяснял ему Джек. — Маленькая рация — очень капризная штука, на пятьдесят миль она работает, на шестьдесят — замерла. Лучше иметь рацию с запасом, Фред, так надежней. Вот эта — то, что надо.
Идти одну минуту. Часы ему поставили по будильнику Эйвери.
Было страшно. Вдруг он понял, что больше не может думать о постороннем. Или ему это дело уже не по годам, или он слишком устал. Наверно, измотала подготовка. Сердце колотилось. Нет, не выдержать, не было прежних сил. Он лежал и мысленно разговаривал с Холдебном: Боже, капитан, неужто не ясно, что мне это уже не по годам? Я разваливаюсь. Вот что он им сказал бы. Он не двинется с места, когда минутная стрелка упрется в назначенный час; не шевельнется, ему будет слишком плохо. «Сердце, боль в сердце, — скажет он им. — Был сердечный приступ, командир, разве я не говорил вам, что у меня сердечко шалит? Вот вдруг и нашло на меня, пока я лежал там, в зарослях».
Он встал. Пусть охотник видит дичь.
Бегом вниз, сказали ему. При таком ветре никто ничего не услышит. По склону вниз, бегом, потому что на склоне тебя могут заметить, увидеть твой силуэт. Надо быстро пробежать в качающихся зарослях папоротника, пригнись пониже, и все будет нормально. Под холмом сразу заляжешь, отдышишься, потом ползком — вперед.
Он бежал как сумасшедший. Споткнулся, упал, ударился подбородком о колено, прикусил язык, потом встал, его крутануло вместе с чемоданом, занесло на тропинку, и он ждал, что сейчас взорвется мина. Он бежал вниз по склону, земля под каблуками была мягкий, чемодан грохотал, как старая машина. Почему ему не позволили взять пистолет? В груди поднималась жгучая боль, расползалась под ребрами, проникала в легкие; каждый шаг болезненно отдавался в теле. Эйвери врал. Все время врал. Не запускайте ваш кашель, капитан; сходите к врачу, у вас в легких будто колючая проволока.
Спуск кончился; он опять упал и лежал, тяжело дыша, как загнанный зверь, не чувствуя ничего, кроме страха и пота, от которого намокла его шерстяная рубашка.
Он прижался лицом к земле. Потом, чуть приподнявшись, подтянул лямки рюкзака на животе.
Теперь надо было ползти вверх по противоположному склону, отталкиваясь локтями и ладонями, пихая перед собой чемодан, помня о том, что его рюкзак как горб вылезает над папоротником. Вода просачивалась сквозь одежду; вскоре он совершенно вымок. В нос бил запах перегноя, в волосах запутались мелкие веточки. Казалось, что природа всеми силами стремилась ему помешать. Выше по склону стал виден силуэт наблюдательной вышки, позади нее, на горизонте, толпились черные остовы деревьев. Огней на вышке не было.
Он лежал тихо. Вышка была слишком далеко, столько не проползти. Часы показывали без четверти три. Сменный часовой должен прийти с севера. Лейзер встал на ноги, рюкзак перехватил в одну руку, в другую взял чемодан и начал осторожно подниматься, держась справа от протоптанной тропинки, не отрывая глаз от черного силуэта вышки. Неожиданно для себя он оказался у самого ее основания, а она возвышалась над ним, как скелет гигантского чудовища.
На вершине холма шумел ветер. Прямо над головой хлопали старые доски и визжала оконная рама. Колючая проволока была не в одни ряд, а в два; стоило взяться за нее, как она сразу отцепилась от столба.
Он прошел, снова закрепил проволоку и стал вглядываться в лес чуть подальше. И все?таки в ту минуту бесконечного ужаса, когда пот застилал глаза, а стук в висках был сильнее шума ветра, его охватило чувство глубокой, какой?то пронзительной благодарности Эйвери и Холдейну, словно он узнал, что они обманули его ради его же пользы.
Потом, не более чем в десяти ярдах от себя, он увидел похожего на силуэт в тире часового. Он стоял на старой тропинке спиной к Лейзеру, винтовка висела у него на плече, он топал ногами по мокрой земле — видимо, хотел согреться. На секунду пахнуло табаком и теплым кофе. Лейзер опустил на землю рюкзак и чемодан и, осторожно, повинуясь инстинкту, приблизился к часовому. Ручка ножа была ребристая, чтобы не скользить в руке. Часовой оказался совсем мальчиком, Лейзера даже удивила его молодость. Он убил его торопливо, одним ударом, так спасающийся бегством одиночка посылает пулю в преследующую толпу; убил, не желая уничтожить чужую жизнь, а стремясь сохранить свою; убил второпях, потому что надо было двигаться дальше; убил равнодушно, просто потому, что так сложилось.