— Немцы поймали радиста, А наши не знали. Продолжали забрасывать агентов. Потом говорили, что все равно ничего нельзя было сделать. — Его речь стала торопливой. — Я тогда был совсем мальчишка; по?быстрому, мне сказали, туда и обратно. У нас не хватало радистов. Не важно, мне сказали, что я не говорю по?голландски, меня встретят, как других парашютистов, когда я буду на земле. Мое дело — работа с рацией. Потом меня ждут в доме, где я буду в безопасности. — Он погрузился в воспоминания. — Летим мы, значит, и на земле ничего не видать — ни вспышки выстрела, ни луча прожектора, и я прыгаю с парашютом. Приземляюсь — а они тут как тут: двое мужчин и женщина. Сказали пароль, я отвечаю и иду с ними к дороге, где спрятаны велосипеды. Времени, чтобы схоронить парашют, нет, да мы и не думаем об этом. Находим дом, мне дают там поесть. После ужина поднимаемся наверх, где стоит рация. А расписания передач не было, Лондон в то время принимал круглосуточно. Дают мне текст: я отстукиваю позывной: «Вызываю TYR, вызываю TYR» — и передо мной текст, двадцать одна группа, по четыре буквы.
Он остановился.
— Ну?
— Они следили за текстом, понимаете; им нужно было узнать, где я давал условный сигнал. Он шел на девятой букве, вместо нее я повторял восьмую. Они дождались, когда я кончил передавать, и кинулись на меня, один принялся бить, в доме вдруг стало полно людей.
— Кто же это был, Фред? Кто?
— Сейчас невозможно сказать. Разве узнаешь? Это совсем не просто.
— Но Боже мой, чья была вина? Кто это сделал? Фред!
— Кто угодно. Невозможно сказать. Со временем вы поймете.
Его словно это перестало интересовать.
— Сейчас вы идете один. Никому о вас не говорили. Никто вас не ждет.
— Да. Это верно. — Он стиснул ладони; сгорбленная, маленькая, озябшая фигура. — На войне было легче, потому что даже в самом тяжелом положении мы думали, что в один прекрасный день мы победим. И если немцы нac брали, мы думали: «Придут свои и освободят, сбросят десантников или прорвутся в немецкий тыл». Мы знали, что этого не будет, понимаете, но можно было хотя бы думать об этом. Хотелось просто побыть одному и помечтать. Но новую войну никто не выиграет, верно?
— Сейчас совсем не то, что было. Все гораздо серьезнее.
— Что вы будете делать, если меня схватят?
— Вызволим, Фред, не беспокойтесь.
— Да, но как?
— У нас большая контора, Фред. Мы можем многое, что вы даже не предполагаете. Ниточки тянутся в разные места. Всего вам не узнать.
— А вы знаете?
— Не все, Фред. Все знает только Директор. Даже не капитан.
— Какой он, Директор?
— У него большой опыт. Завтра его увидите. Необыкновенный человек.
— Капитан уважает его?
— Конечно.
— Он никогда не говорит о нем, — сказал Лейзер.
— Никто из нас не говорит о нем.
— У меня есть девушка. Работает в банке. Я сказал ей, что уезжаю.
Если что?нибудь сорвется, понимаете, я не хочу, чтобы она узнала. Она еще ребенок.
— Как ее зовут?
На секунду в глазах Лейзера блеснуло недоверие:
— В общем, ладно. Но если она появится, пусть с ней все будет в порядке.
— Что вы хотите сказать, Фред?
— Да ладно.
Лейзер замолчал. Когда наступило утро, Эйвери вернулся в свою комнату.
— В чем там дело? — спросил Холдейн.
— У него было неприятное приключение на войне, в Голландии. Его предали.
— Но Лейзер дает нам второй шанс. Как трогательно с его стороны. Агенты всегда так говорят. — Он помолчал. — Сегодня утром приезжает Леклерк.
* * *
Он приехал на такси в одиннадцать. Леклерк начал вылезать из машины еще на ходу. На нем было шерстяное пальто, тяжелые коричневые ботинки для сельской местности и мягкая кепка. Выглядел он очень хорошо.
— Где Мотыль?
— С Джонсоном, — сказал Холдейн.
— Для меня койка найдется?
— Освободится одна койка, когда отбудет Мотыль.
В одиннадцать тридцать Леклерк провел инструктаж; позже, днем, они должны были осматривать погранзону.
Инструктаж проводился в гостиной. Лейзер пришел последним. Он стоял в дверном проеме и смотрел на Леклерка, а тот улыбался с победным видом, словно ему нравилось все, что он видел. Они были примерно одного роста.
Эйвери сказал:
— Директор, это Мотыль.
Не отводя взгляда от Лейзера, Леклерк ответил:
— Думаю, что мне можно называть его Фред. Привет.
Он сделал пару шагов, и они церемонно пожали друг другу руки, как два ведущих телешоу.
— Привет, — сказал Лейзер.
— Надеюсь, вас не слишком замучили?
— Все в порядке, сэр.
— Все восхищены. Вы проделали огромную работу, — сказал Леклерк таким тоном, как депутат говорит со своими избирателями.
— Я еще не начал.
— Я всегда считал, что учебная подготовка — это три четверти боя. А вы, Эйдриан?
— Я тоже.
Они сели. Леклерк стоял чуть в стороне. Он повесил карту на стену. Трудно сказать, что было решающей деталью — его карты, точный выбор слов или строгая манера держаться, в которой неуловимо сочетались целеустремленность и сдержанность, — ему удалось создать в этот момент такую же атмосферу ностальгии по военным походам, какая царила месяцем раньше на совещании на Блэкфрайерз Роуд. У него был дар иллюзиониста: приходилось ли ему говорить о ракетах, о радиосвязи, о легенде или о точке, в которой предстояло пересечь границу, — казалось, он все знал досконально.