Он шел уже около пяти минут, когда позади появилась машина. Боковой дорожки для пешеходов не было. Снег поглотил шум двигателя, и он заметил перед собой только свет от фар, не отдавая себе отчета, откуда он идет. Луч света устало ложился на заснеженные поля, и какое?то время казалось, что это прожектор аэропорта. Потом тень Тэйлора на дороге стала укорачиваться, свет неожиданно стал ярче, и он понял, что это машина. Он шел по правой стороне, ловко переставляя ноги у самой кромки заледенелого края. Вопреки обыкновению, свет был ярко?желтый, из чего он заключил, что на машине противотуманные фары — как принято во Франции. Этот маленький опыт дедуктивного анализа доставил ему удовольствие, старые мозги еще были ясные.
Он не оглянулся, не посмотрел через плечо, в чем?то он бывал робок, он не хотел, чтобы показалось, что он просит подвезти. Но у него мелькнула мысль, может быть с небольшим опозданием, что на континенте обычно ездят по правой стороне, и, значит, строго говоря, он шел не по той стороне, и, может, надо перейти на другую.
Машина ударила его сзади, сломала ему позвоночник. В эту ужасную секунду Тэйлор воспроизвел классическую мученическую позу: голова и руки с силой отброшены назад, пальцы растопырены. Он .не вскрикнул. Будто его тело и душа полностью слились в этой финальной сцене боли, сцене гораздо более выразительной в смерти, чем любой крик живого человека. Вполне вероятно, что водитель ничего не заметил: удар тела о машину едва ли можно было отличить от удара камня по бамперу.
Машина протащила его ярд или два, прежде чем отбросила в сторону, где он остался лежать мертвый на пустой дороге — окоченелое, сокрушенное тело на краю пустынной земли. Его фетровая шляпа лежала рядом. Внезапный порыв ветра схватил ее и потащил по сугробу. Обрывки его плаща из грубой непромокаемой ткани колыхались на ветру, тщетно пытаясь достать до цинковой капсулы, которая тихо покатилась к обледенелой обочине, где она на секунду задержалась, чтобы опять возобновить усталое движение вниз по склону.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МИССИЯ ЭЙВЕРЛИ
Есть вещи, требовать которых от белого человека не вправе никто.
Джон Бакен. М?р Стэндфаст
Глава 2
Прелюдия
Было три часа утра.
Эйвери положил трубку, разбудил Сару и сказал:
— Погиб Тэйлор. — Конечно, он не должен был ей этого говорить.
— Кто это Тэйлор?
Зануда, подумал Эйвери, он его помнил очень смутно. Ужасный зануда, какие бывают только в Англии.
— Из отделения курьеров, — сказал он. — И во время войны он у них работал. Надежный был человек.
— Ну конечно! Все у тебя надежные. Как же тогда он погиб? Как он погиб? — Она приподнялась и села в постели.
— Пока неясно. Леклерк ждет подробностей.
Эйвери всегда было неловко одеваться у нее на глазах.
— Он хочет, чтобы ты помог ему ждать?
— Он хочет, чтобы я пришел в офис. Я ему нужен. Неужели ты думаешь, что я сейчас опять лягу спать?
— Я только спросила, — сказала Сара. — Ты всегда так стараешься для Леклерка.
— Тэйлор работал у нас много лет. Леклерк очень встревожен.
Ему еще слышались нотки торжества в голосе Леклерка: «Приезжайте немедленно, возьмите такси; еще раз посмотрим досье».
— И часто это случается? Часто у вас погибают? — В ее голосе звучало возмущение, как будто ничего подобного она предположить не могла; как будто только ее одну ужасала смерть Тэйлора.
— Не вздумай никому рассказывать, — сказал Эйвери. Это был его метод нейтрализовать жену. — Даже то, что я вышел из дому посреди ночи. Тэйлор отправился в поездку под другим именем. — Он добавил:
— Кто?то должен будет сказать его жене, — и стал искать очки.
Она встала и накинула халат.
— О, господи, перестань разговаривать, как ковбой. Почему нельзя знать женам, если знают секретарши? Или женам у вас сообщают только о смерти мужа?» — Она пошла к двери.
Она была среднего роста, и у нее были распущенные волосы, которые не слишком гармонировали со строгостью лица. Лицо было отчасти недовольное, напряженное, озабоченное, словно она всегда ждала чего?то неприятного. Они познакомились в Оксфорде; она закончила университет с лучшим дипломом, чем он. Но брак сделал ее, некоторым образом, инфантильной; чувство зависимости стало определять ее манеру поведения, как будто она отдала ему нечто невозместимое и все время требовала вернуть. Сын для нее был не продолжением жизни, а скорее извинением перед ней, стеной, которую она поставила между собой и всем миром, и в той стене не было лазейки.
— Куда ты идешь? — спросил Эйвери. Иногда она что?нибудь делала назло — возьмет и порвет билет на концерт.
Она сказала:
— У нас ребенок, ты помнишь?
Он услыхал плач Энтони. Они, должно быть, его разбудили.
— Я позвоню с работы.
Он пошел к входной двери. А она, перед тем как войти в детскую, обернулась. Эйвери знал, о чем она думала — что они не поцеловались.
— Зря ты бросил издательское дело, — сказала она.
— Ты тогда тоже не слишком была довольна.
— Почему за тобой не пришлют машину? — спросила она. зал, у вас полно машин.
— Она ждет за углом.
— Но почему за углом?
— Так безопаснее, — ответил он.
— А чего ты боишься?
— У тебя есть какие?нибудь деньги? У меня, кажется, кончились.