— Сектор регистрации.
— Это епархия Холдейна. Исследовательский отдел.
— Я ничего не имею против старины Эйдриана. Он хороший разведчик. Мы с ним проработали бок о бок уже больше двадцати лет.
И значит, ты тоже хороший разведчик, подумал Эйвери. У Вудфорда была привычка приближаться вплотную к тому, с кем он разговаривал, надвигаясь на собеседника тяжелым плечом, как лошадь, когда трется корпусом о ворота. Он наклонился вперед и пристально смотрел на Эйвери: всем своим видом он изображал прямого, порядочного человека, перед которым стоял выбор между дружбой и долгом. На нем был ворсистый костюм, слишком плотный, чтобы образовывать складки, местами вздувающийся как одеяло, с грубыми костяными пуговицами коричневого цвета.
— Джон, сектор регистрации разваливается, мы оба знаем об этом. Входящие документы не фиксируются, досье не приносят в назначенный срок. — Он покачал головой с безнадежным видом. — Не можем найти папку со страховкой морского фрахта — с середины октября. Исчезла, просто испарилась.
— Эйдриан Холдейн ни от кого пропажу не скрывает, — сказал Эйвери. — Мы все имеем к этому отношение, не один Эйдриан. У досье такое свойство — теряться. Пропажа, о которой вы говорите, — единственная, если считать с апреля, Брюс. Не так уж плохо, по?моему, только подумайте, какое количество документов попадает к нам в руки. Мне кажется, сектор регистрации у нас один из лучших. Дела ведутся прекрасно. Исследовательский отдел, на мой взгляд, просто замечательный. И ведь здесь заслуга Эйдриана? Но все же, если вы беспокоитесь, почему не поговорить с Эйдрианом?
— Нет, нет. Это не так существенно.
Кэрол принесла чай. У Вудфорда для чая была большая керамическая чашка, на ней глазурью, крупно — его инициалы. Кэрол поставила поднос на стол и сказала:
— Вилф Тэйлор погиб.
— Я здесь с часу ночи, — соврал Эйверн.
— Занимаемся этим вопросом. Проработали всю ночь.
— Директор очень расстроен, — сказала она.
— Кэрол, вы знаете что?нибудь о его жене?
Кэрол хорошо одевалась, ростом была чуть выше Сары.
— Ее никто не видел.
Она вышла, Вудфорд пристально глядел ей вслед. Потом вынул трубку изо рта и ухмыльнулся. Эйвери знал, что сейчас он скажет, хорошо бы переспать с Кэрол, и вдруг ему стало тошно.
— Чашку вам сделалц жена, Брюс? — быстро спросил он. — Говорят, она у вас мастерица.
— И блюдце тоже, — сказал он. Он начал рассказывать о курсах по керамике, на которые она ходила, о том, каким неожиданным образом это стало модно в Уимблдоне, о том, как однажды его жену чуть не защекотали до смерти.
Было почти одиннадцать; слышно было, как в коридоре собираются люди.
— Я, пожалуй, зайду в соседнюю комнату, — сказал Эйвери, — погляжу, готов ли он. Последние восемь часов для него были очень нервные.
Вудфорд взял свою кружку и сделал маленький глоток:
— Если будет возможность, Джон, скажите боссу про сектор регистрации. Я не хочу поднимать этот вопрос при других. У Эйдриана и так гудит голова.
— Директор сейчас в весьма затруднительном положении, Брюс.
— Да, разумеется.
— Он не любит вмешиваться в дела Холдейна, вы сами знаете.
Уже в дверях он повернулся к Вудфорду и спросил:
— Помните, в Департаменте был человек по имени Малаби?
Вудфорд замер:
— Боже мой, помню. Молодой парень, вроде вас. Во время войны. О Господи. — Потом серьезным тоном, но вовсе не похожим на его привычную манеру:
— При боссе это имя не упоминайте. Он очень переживал за парня, за Малаби. Один из лучших летчиков. Они почему?то были очень близки».
* * *
При дневном свете кабинет ЛеклеркЯ был не столь серым, скорее бросалась в глаза его неустроенность — казалось, что тот, кто его занимал, въехал в помещение в спешке, в чрезвычайных условиях и не знал, на сколько он здесь останется. На длинном, наспех сколоченном из досок столе в беспорядке лежали одна на другой раскрытые карты, некоторые — крупномасштабные, на таких были даже обозначены улицы и дома. Листки родовой бумаги с приклеенными полосками телетайпной ленты висели пачками на доске для объявлений, скрепленные крупными скрепками, как гранки, приготовленные для корректора. В углу стояла кровать, покрытая пледом. У раковины висело чистое полотенце. Письменный стол был новый, серой стали, государственный. Стены грязные. Кремовая краска кое?где облезла, проступила темно?зеленая. Комната была маленькая, квадратная, с занавесками от Министерства общественных работ. В свое время по поводу занавесок был шум, вопрос стоял так: можно ли приравнять звание Леклерка к определенной гражданской должности. Это был единственный случай на памяти Эйвери, когда Леклерк сделал хоть какую?то попытку уменьшить беспорядок в своей комнате. Огонь почти потух. Иной раз, когда бывало очень ветрено, огонь вообще не горел, и Эйвери в соседнем кабинете весь день слышал, как в дымоходе падает сажа.
Эйвери смотрел, как они входили; первым Вудфорд, затем Сэндфорд, Деннисон и Мак?Каллох. Они все уже знали про Тэйлора. Нетрудно было представить, как распространяются новости в Департаменте — не так, как заголовки в газетах, а как маленькая, но приятная сенсация, оживляющая рабочий день, передаваемая из кабинета в кабинет, на минуту наполняющая их оптимизмом, как прибавка к жалованью. Они внимательно смотрели на Леклерка, так заключенные смотрят на надзирателя. Инстинктом они знали его привычки и ждали, когда он нарушит свой распорядок. Не было мужчины или женщины в Департаменте, кто бы не знал, что Леклерка вызвали посреди ночи и что он спал в учреждении.