Ослепительная фигура. Почти ослепляющая. Даже глаза болят. Если продолжу смотреть, окончательно перестану различать очертания. Нужно отвернуться? Да, чтобы сохранить зрение, то немногое, что еще осталось. Но если я отведу взгляд, это будет означать…
Неважно. Чувств больше нет, они замерзли на той самой бесконечной равнине льда.
Ты победил. И хоть невелика честь одержать верх над калекой, ты купаешься в полученном удовольствии.
Не смею мешать.
После яркого света тени коридора кажутся чернильно-черными и густыми. На ощупь? Нет, только на вид. Потрогать я больше ничего не могу. И не хочу трогать. Все, о чем мечталось, закончилось. Умерло и оказалось погребено под тяжеленной могильной плитой.
Мое имя вычеркнули из Регистра. Навсегда? Конечно же. Я предал твою память, отец. Я не справился. Даже если в далеком будущем меня ожидает чудо — возвращение рукам прежних качеств, эта мысль больше не греет. У меня просто не осталось сил бороться.
Сколько лет упорного труда, зачастую на одних зубах, без веры и надежды, только из непонятного упрямства и честолюбия. И что? Впустую. Полжизни псу под хвост. Но ребенком я хотя бы мог не думать о пропитании, а теперь? Я же не могу ничего делать! Не чувствую пальцев. Кто будет меня содержать? Тувериг? У него и своих оболтусов на шее достаточно. А мне даже одеваться — сущее мучение. Хорошо, Тай помогла. Но ведь она не всегда будет рядом. И никого не будет. Пожалуй, только один человек мог бы… И тот мертв.
Глупец! Зачем он пытался вытащить меня из-под удара? Только для того, чтобы подставить под более сокрушительный? Я не прощу тебя, Тень. Слышишь? Не прощу! Мне было бы легче умереть от твоей руки или от гнева Амиели, но только не оставаться в живых на потеху дядюшке. Ты сделал худшее, что только мог. Не добил, заставив мучаться. Год, два, десяток… Нет, так долго я не проживу, ибо каждый день будет настоящей пыткой. Каждая минута. Ты так ненавидел меня, раз обрек на страдания? Но за что?!
И ведь ответа не будет. Попробовать догадаться самому? Изволь. Ты что-то говорил о дружбе, верно? Вроде хотел ее предложить. Или предлагал? Не помню. Мысли смешались и потускнели. А я отказался. Это достаточный проступок, чтобы быть жестоко наказанным? Судьба решила: да. И спорить бессмысленно.
Море людей накатывается волнами, разбиваясь о мои плечи и потихоньку разбивая меня. Ладони скрещенных на груди рук, спрятанные под мышками, ощущаются шматами раскаленного железа, но так лучше, чем позволять кому-то другому до них дотрагиваться. Вперед, вперед, вперед… Я бегу? Наверное. Но куда я так тороплюсь? Сказать Туверигу всю правду? Да. Хватит поддаваться трусости. Глупая тайна все равно станет известна, днем раньше, днем позже, какая разница? Лучше сразу. Одним махом. Одним ударом. Ты не добила меня, Тень? Хорошо. Буду справляться сам. Это ведь так просто — открыть рот и сказать…
— Ой! Ты уже вернулся?
Зардевшиеся щеки Тайаны, отпрянувшей от собеседника столь стремительно, что можно предположить: не о делах шла речь. Вернее, о делах, но исключительно сердечных. Так и не отпустившие друг друга пальцы, девичьи и юношеские… Ну хоть кто-то счастлив в этот день, и то славно.
— Dyen Брэвин хотел тебя увидеть и сказать…
— Только не спешите возражать! Пожалуйста, — добавляет свежеиспеченный хозяин Оврага.
И он тоже на редкость румяный. Это же не действие солнца? Не должно быть. Если бы парень приехал из сумеречных стран, тогда конечно, обгорел бы в саэннской жаре до красноты, но его кожу и так не назовешь белоснежной, поэтому… Нет, вывода не получается. Голова болит и с каждой минутой тяжелеет. Я в самом деле подхватил лихорадку?
— Возражать? И не собирался. Чему обязан снова вас видеть? Разве мы не закончили все дела еще тогда?
Даже русые локоны, обрамляющие довольное лицо, кажутся светящимися от радости. Ну да, на дворе же празднества, и никто не грустит. Почти никто. Впрочем, единственного грустящего уже можно не считать. Потому что его скоро не будет.
— Конечно, конечно! Закончили, как надлежало.
И не может быть никаких вопросов!
— Тогда извольте объяснить, зачем…
— Мэл, это так чудесно! — защебетала Тайана, то и дело норовящая бросить на молодого человека загадочный взгляд. — Это такой щедрый подарок!
— Подарок?
— Давайте, поднимемся к вам. Там все и поймете.
— Как пожелаете.
Шаги даются со скрипом в каждом суставе, как в несмазанных петлях. Боги, как же я устал! Пора прекращать бесполезное трепыхание. Мотылек слишком близко подлетел к свечному огоньку и загорелся сам. Ну ничего, пламя скоро угаснет. Вместе с жизнью.
Дверь открыта, и уже с порога видно, что…
Чердак резко уменьшился в размерах. Но стены дома не могли сойтись вместе, стало быть, причина обмана зрения в другом.
В аккуратных стопках книг, разложенных на полу, на столе и везде, где нашлось свободное местечко.
— Вы ведь не откажетесь их принять? Я подумал, что на Середину лета это будет уместным и достойным даром. Не надо ничего говорить!
А мне и сказать-то нечего. Звуки есть, а слов нет.
Значит, тем таинственным богатеем, выкупившим книги моего отца, был Брэвин.