Ну дядя…
Какая же ты тварь!
— Вижу, тебе не слишком нравится то, что я говорю? — хихикнул Трэммин. — Знаю-знаю, можешь не стараться напрягать лицо! Все равно, пока яд не покинет кровь, ты не сможешь и пальцем двинуть. А это мне нравится больше всего… Да-да, гораздо больше!
Сволочь. Что же он собирается делать? Убивать? Так почему тянет?
— Ты ведь догадываешься, что я не испытываю к тебе теплых чувств, племянничек? Конечно, догадываешься! Могу даже сказать больше: я тебя ненавижу. Как ненавидел твоего отца. Или даже сильнее, потому что ты все же сумел попасть в Регистр… Даже со своей увечностью. Лучше бы сидел и не высовывался, и я, возможно, совсем забыл бы о твоем существовании, но ты… Такой же гордый, как Карлин? По наследству норов передался?
Не помню, чтобы мой отец задирал нос перед кем-то. Или чтобы гордился собой и своими делами. Хотя… Он никогда не говорил мне, что жалеет о моем появлении на свет. Никогда не позволял разочарованию появиться во взгляде. Никогда не упрекал ни меня, ни мою мать. Может быть, именно потому, что гордился?
— Я был согласен терпеть тебя. Согласен, понимаешь? Но ты не довольствовался занятым местом, тебе понадобилось подняться выше… В тот день, когда ты сдал экзамен на занесение в Регистр, я поклялся, что уничтожу тебя.
И теперь как никогда близок к исполнению клятвы!
Сколько страсти… Видели бы господина старшего распорядителя сейчас его подопечные и члены Совета! И откуда только что взялось? Помолодел на добрый десяток лет. И почему говорят, что ненависть убивает? Мой дядюшка только расцветает, всем на зависть!
— Надо было прижать тебя сразу, разумеется, а не ждать, пока ты начнешь срывать мои планы, ну да ладно. Меня всегда останавливало твое умение рушить чары. Что-то шептало мне: подожди, Трэммин, придет еще миг твоего торжества… И он пришел! Никто не знает, что ты сейчас здесь, со мной. Никто не увидит. Никто не поможет. А сам себе ты сейчас не сможешь помочь!
Студень мышц леденеет. Что собирается делать этот озлобленный безумец? Неизвестность пугает больше, чем возможная боль. Намного больше.
— Иди-ка сюда, моя копотная радость!
Феечка, опасливо косясь в мою сторону, садится на дядину ладонь и послушно складывает крылья.
— Ты давно мечтала о свободе, не так ли? Ты получишь ее. Совсем скоро. Но сначала еще немножко послужишь. Этот человек причинял тебе вред, верно? Сейчас ты сможешь ему отплатить. Сторицей!
Наверняка, занавеси взметнулись вихрем, когда дядя начал развоплощение феечки. Я ничего не чувствовал. Только с ужасом и восхищением смотрел, как частички дыма, составляющие плоть зверька, расцепляют свои объятия, превращаясь в полупрозрачное облако вдвое больших размеров, чем прежний черный уродец.
Губы Трэммина сложились в трубочку, подули на закопченный туман над ладонью, сотворили из бесформенного пятна вихрь, закрутили тугими кольцами, переплавляя в…
Я не верил собственным глазам.
Гибкое длинное тело, сверкающее всеми оттенками золота, опушенное алыми искрами и увенчанное подобием головы с жадно раскрытой пастью, в глубине которой багрянец переходит в черноту. Не думал, что дядя способен призвать саламандру из останков мелкого духа. Мне следовало оценивать господина старшего распорядителя гораздо выше. И обходить стороной. Самыми дальними задворками.
— Нравится?
Он поднес обвившуюся вокруг ладони змейку поближе к моему лицу.
Горячо. Безумно горячо. Но этот жар не из тех, что обжигает плоть. Хаос не прекращающих движение, раскаленных, шершавых, ощетинившихся острыми кончиками нитей. До такого и дотрагиваться страшновато. Дяде хорошо, он не способен ощущать Силу, как тепло. Но я-то — другое дело. Я…
— Помнится, ты говорил, что не можешь видеть чары, а только способен прикасаться к ним. Для тебя они, как ниточки, верно? Какие-то теплее, какие-то горячее… Я не забыл. Ничего не забыл, любезный племянничек. Любопытно, как именно ты ощутишь эту красавицу?
Нет. Не надо. Все, что угодно, только не это!
— Молчишь? А знаешь, я бы пощадил тебя. Если бы услышал, как ты молишь о пощаде. Но чего не дано, того не дано.
Онемение мгновенно захватывает остатки челюстей и подбирается к горлу, из которого все, что удается выдавить, звучит лишь тихим хрипом.
— Как печально… Я столько лет мечтал услышать твои мольбы, а теперь вынужден обойтись без них. Ну ничего, зато мне достанется кое-что другое. Увидеть, как ты теперь уже окончательно перестанешь быть магом!
Он заходит мне за спину. Наверное, наклоняется, отпуская огненную змейку. Ручейки раскаленного масла начинают свой бег по моим пальцам. Все быстрее и быстрее. Все больнее и больнее.
Отпугнуть? Не удастся. Если только собрать все, что есть, но тогда придется наполнить руки огнем и изнутри.
Отпугнуть? Не удастся. Если только собрать все, что есть, но тогда придется наполнить руки огнем и изнутри. Еще. Еще. Еще… Я же ничего не теряю?
Кровь закипает, наполняя сосуды так туго, что они едва ли не лопаются. Чувств нет. Одна только боль. Снаружи, внутри, везде. Боль с лицом дядюшки, заботливо и пытливо глядящим мне прямо в глаза.
Даже слезы похожи на кипяток. Или мне только кажется? Они испаряются, даже не успев добраться до уголков глаз, не то, что сползти на щеки.