Саламандра не останавливается, скользя по беспомощным пальцам, и огонь внутри меня тоже прибывает. С каждым вдохом, разрывающим пересохшие от непонятной жажды легкие.
Волна с трудом накопленного жара прокатывается по всему телу, сталкивается с пламенем саламандры и… рассыпается тысячами капель. Каплями ночной росы. Холодными и безжизненными.
Я ничего не теряю. Я уже все потерял.
* * *
— Тебе вовсе не нужно все время сидеть со мной.
Тай обиженно хлопает светлыми ресницами:
— Мне не трудно. А ты не хочешь? Почему?
Почему… Что мне ответить?
Сослаться на собственную мужскую гордость, заходящуюся в плаксивой истерике? Укорить кузину в никчемной трате времени, когда за порогом чердака взывают о внимании сотни куда более важных и нужных дел? Выставить вон вовсе без объяснений?
Можно. Вот только…
У кровати толпится множество лживых и крайне услужливых причин, зато одной-единственной, настоящей правды я сказать не смогу. Язык не повернется. Потому что вслед за признанием… А что придет за ним? Что стоит за дверью, терпеливо ожидая своей очереди? Не знаю. Не могу угадать. И до смерти боюсь проверять. Боюсь приоткрыть створку и встретится лицом к лицу… с пустотой.
Странно, я ведь никогда раньше не боялся неизвестности. Наверное, потому что у меня была цель. Научиться заклинать. Жениться. Обзавестись наследниками. Сохранить память об искусстве, которым испокон веков славен род Нивьери. Целей было много. Или одна, но большая. Огромная, вместившая в себя все, что только нужно человеку, чтобы… Продолжать жить, а не торопиться сбежать за Порог. Но мой великан оказался уязвимее карлика и теперь корчится в судорогах, поверженный и растоптанный.
Почему мне не нравится твое присутствие, Тай? Причина очень проста.
Мне стыдно смотреть тебе в глаза. Потому что, пожалуй, впервые за всю свою жизнь, за все двадцать восемь лет то беспечного, то горестного существования на свете я чувствую себя по-настоящему бесполезным…
Когда невидимый, зато осязаемый огонь саламандры разбил в пух и прах мою оборону, прорвал плотину и ринулся вглубь плоти, я на какое-то время перестал понимать, что происходит. Наверное, испугался. Хотя… За мгновение до поражения уже было понятно: проиграл. Проиграл все, что имел и что надеялся заполучить. Поэтому о страхе речи не шло, просто дыхание остановилось. Совершенно. Последний вдохнутый глоток воздуха забился в груди, как пичуга, попавшая в когти коршуну, а я будто вмиг разучился дышать. Если кто и испугался, то, наверное, дядя. Если, разумеется, не желал видеть мою смерть так скоро. Жаль, что не помню выражение его лица, да и вообще, как и когда был вытащен наружу и брошен на заднем дворе необитаемого домика где-то в Подметных кварталах.
В чувство меня привела роса. Липкая, холодная, похожая на пот. Ее капельки на моем лбу слились в одно большое озерцо, струйками новорожденных ручьев стекли по переносице прямо в глаза, и я понял, что все еще жив. Но вместе с этим пониманием пришло и другое, более мерзкое и отвратительное.
Дядя не собирался меня убивать. И правда, зачем? Если ненависть, наконец-то явленная им, правдива, то я могу не волноваться за свою жизнь. Нисколечко. Ведь что всего приятнее мстителю? Наслаждаться своим деянием. А какой прок от трупа? Закопают, и никакой памяти не останется. Зато, когда итог мщения продолжает топтать землю… Наверное, это восхитительное чувство. Не знаю. Не хочу даже думать.
— Тебе стало получше?
Забота и искренняя надежда в голосе Тай приносит мучений больше, чем злобные выпады дяди. Как несправедливо!
— Да.
Вру. Снова вру. Лучше мне стать не сможет уже никогда. Потому что со дна пропасти можно подняться, только отрастив крылья. Но кому дано быть крылатым? Только не Маллету Нивьери, из спины которого выжгли остатки мечты. Хотя, нет. Не из спины, конечно. Из рук…
Я тогда еще долго лежал, глядя в розовеющее рассветное небо, но не потому, что сил подняться не было, а потому что надеялся: все происходящее мне только снится, и если не буду двигаться еще какое-то время, глаза снова закроются, чтобы распахнуться уже в Серых Землях. Но потом вспомнил, что не верю в посмертие, а значит, пока еще жив.
Садиться было трудно, ведь я не мог помогать себе руками. Пришлось напрягать спину, изворачиваться, лишь бы не допустить ни малейшего касания. Потому что каждая случайная встреча ладоней с землей, одеждой, да даже с воздухом оборачивалась вспышкой. Если, разумеется, их вообще можно различить среди беспощадно пылающего пламени.
Рук не было. Были перчатки, наполненные огнем. Набитые под завязку. И пугающе странным было то, что у самых запястий жар заканчивался, как обрубленный, а дальше… Дальше простирался лед. От пяток до кончиков волос. Огромная ледяная равнина, красоты и ужаса которой я не мог видеть, зато великолепно чувствовал.
— Тогда почему лежишь? Выйди на улицу, там весело! Уже и ярмарка началась, а ты собираешься все проспать?
Да, начался праздник. Середина Лета. Еще год назад я бы радовался этим дням, приносящим непременный и, если повезет, отличный доход. Всего год назад… А теперь? Даже плакать нет сил. И веселящаяся толпа не развеет мою печаль, как бы ни старалась. Если же вспомнить о стыде…