* * *
— А я уже думал, не придете! — облегченно выдыхает мальчишка, спрыгивая с кованой решетки ворот.
— Немножко задержались, — повинно склонил голову демон. — Позволите испросить прощения?
Достает из корзинки леденец и протягивает мальчику. И когда только успел?! Лавочник не давал нам конфет. Значит, Джер сам ее где-то взял? Стащил? Нет, на него непохоже. Купил? Но я же все время был рядом и заметил бы…
Нет. Я витал в своих дурацких мыслях, потом засмотрелся на представление. А демону вряд ли был интересен танец лент, вот он и изучал лотки с лакомствами. Сладкоежка с Полей Отчаяния… Рассказать кому, не поверят.
— Ага! — Леденец прячется в жадно сжатой ладошке. — Вы, это… Поговорите с госпожой Смотрительницей?
Хмуро спрашиваю:
— А надо?
Мальчишка зябко поеживается:
— Она спросила, а я и рассказал… Обо всем. А то бы ругаться стала. А мы не любим, когда госпожа ругается. И сама она не любит.
Надо же, искренне заботится о покое Смотрительницы. Странно. Не помню, чтобы раньше между воспитанниками Дома призрения и его управительницей существовало что-то, похожее на любовь. Или я просто не успел заметить?
И не пытался замечать, если честно. Думал только о себе в те дни. И даже не столько думал, сколько отчаянно старался вернуться. К прежнему ощущению жизни. А возвращения все не происходило и не происходило…
Мешали сны, в которых повторялась одна и та же история — четверть часа в сыром и темном подвале, из которого я выбирался на ощупь, потому что когда пришел в сознание, масло в лампе давно уже закончилось. Впрочем, о свете я даже не думал, потому что в темноте глазам было легче плакать. Зато когда добрался-таки до выхода, едва не ослеп от солнечных лучей.
Мешал желвак, перекатывающийся с места на место и напоминающий о случившемся. Нет, не так. Не дающий забыть — вернее. А заодно не позволяющий внятно произносить слова и затрудняющий дыхание, пока, наконец, не обосновался в щеке.
Мешало предательство матери, не соизволившей даже попрощаться. Хотя понимаю, как сильно она боялась смотреть мне в глаза. Но что толку в этом понимании? Ничего не вернешь, ничего не изменишь.
Многое мешало мне тогда. А сейчас? Пелены больше нет? Не узнаю, пока не проверю.
— А вот и наш герой!
За прошедшие годы она не могла не измениться.
— А вот и наш герой!
За прошедшие годы она не могла не измениться. И все же узнавалась с первого взгляда. А еще и тогда, и сейчас вызывала у любого наблюдателя удивленный вопрос: почему? Почему женщина, не лишенная привлекательности, обладающая недюжинным магическим талантом избрала для себя такой странный путь по жизни?
Сухие пальцы, строго сжатые на костяном веере — игрушке, без которой в жаркие саэннские дни бывает невозможно дышать. Безупречно прямая спина и осанка наставницы дочерей богатого рода. Гладко причесанные темные волосы и теплые карие глаза. Да, не девочка. Но и не старуха, о чем довольно громко заявляет под складками мантии высокая и пока не нуждающаяся в поддержке корсета грудь.
— Доброго дня, dyesi Вилдия.
Кланяюсь. Не с удовольствием или искренним желанием. Просто не могу не поклониться. Потому что вижу: столпившиеся за спиной женщины малыши одеты чистенько и опрятно, а мордашки, оживившиеся при виде корзины со сладостями, не так голодны, как могли бы быть.
— Ты не забыл моего имени? Право, я удивлена. И мне очень приятно.
— Но ведь вы тоже меня не забыли?
Она улыбается и кивает:
— Не смогла бы. Как можно забыть тот единственный раз, когда в Доме призрения оказался человек, которому до совершеннолетия оставалось меньше года?
Да, случай необычный, почти невероятный. Вот только в голосе Смотрительницы слышатся нотки двусмысленности. Как будто слова описали причину, пригодную для всех, но за ней прячется еще одна, так сказать, для личного употребления.
Краем глаза ловлю настороженный и слегка недоумевающий взгляд демона. М-да, нехорошо получилось. Надо было рассказать заранее, потому что…
— Простите за вмешательство, любезная госпожа, но мой молочный брат никогда не упоминал об этой странности своей жизни. И я горю желанием узнать подробности из ваших прекрасных уст!
Дамский угодник нашелся! Ни рожи, ни кожи, а туда же… Зато заливается певчей птахой, и небезуспешно. Но кажется, я по-настоящему попал впросак.
Вилдия усмехнулась:
— Вам следовало бы расспросить его самого. Но поскольку никакой тайны в случившемся нет… Если вы предложите мне свою руку, мы поднимемся в кабинет и за бокалом фруктовой воды вполне сможем обсудить все, что вас интересует.
— С радостью и удовольствием, госпожа!
— И Маллет, разумеется, разделит наше общество?
Есть вопросы, не предполагающие ни ответа, ни возражения. Отдаю корзинку радостно галдящей малышне и покорно плетусь за парочкой, увлеченно воркующей о превратностях погоды и ненастьях, посещающих людские души.
Все не так. И внутри меня, и снаружи. Но если с собственными странностями можно повременить, то внешние изменения, настойчиво обращающие на себя внимание, ждать не желают. Дом призрения стал совсем другим. Пожалуй, у меня бы язык не повернулся теперь называть его «приютом».