— Неужто магистр?
— Он самый, мессир де Моле. Ничего себе, шествует в окружении высших персон Франции и делает вид, будто так и надо. Гордыня, гордыня. Считает себя ровней. Не удивлюсь, если великого магистра усадят рядом с Филиппом — его величество проявил здоровый цинизм, решил уважить старика напоследок. Или усыпить бдительность, в свете появившейся информации об утечке. Оцени, следом за королем и магистром — свита. Семь рыцарей Ордена и, кажется, их пригласят занять свободные сиденья у алтаря — братья считаются духовными лицами. Вижу Гуго де Пейро, визитатора Франции и Англии, командора Жерара де Вилье, командора Прованса Бернара де Ла Рока, Жоффруа де Гонневиля, приора Аквитании… Остальные не знакомы.
— Ты что же, руководство Тампля в лицо знаешь?
— Да. Спасибо трудам медиаторов и фотоаппарату, который я контрабандой доставил сюда во время предыдущей заброски.
Иван оказался безупречно прав — магистру предложили кресло подле его величества, что давало понять любому знакомому с придворной символикой: Филипп считает Орден вернейшим союзником и выказывает мессиру де Моле глубокое почтение. Обычно справа от монарха усаживался дофин как будущий преемник короны.
Среди черных траурных костюмов дворян магистр Тампля и его собратья выделялись снежно-белыми орденскими облачениями с алыми крестами, нашитыми на левую сторону плащей — над сердцем. Жак де Моле казался старше своих неполных шестидесяти лет из-за пышной седой бороды; волосы, как предписывается уставом, выстрижены в кружок, горшком. Запрет носить украшения магистра, видимо, не касался — на шее тяжелая цепь кованого золота с медальоном.
Представительный дедушка. Держится с королевским достоинством.
К алтарю вышел настоятель, скорбящая паства встала. Хор грянул cantus gregorianus — по чину заупокойной мессы вначале исполнялось «Sanctus Dominus Deus».
— Часа на два, — шепнул Иван. — Останемся или вернемся в город?
— А у нас есть срочные дела?
— До вечера — нет. Ладно, остаемся. Когда в следующий раз доведется взглянуть на такое?..
* * *Скверные предчувствия, терзавшие капитана Арно де Марсиньи последнюю неделю, сегодняшним днем обострились — в городе что-то происходило, но старый цепной пес службы городского прево никак не мог сообразить, что именно. Наоборот, после ужасающих событий на улице Боннель в Париже стало куда спокойнее — столица королевства будто начала исцеляться, подобно больному, у которого вскрылась истачивавшая его гнойная язва.
Мистика? Вполне возможно, дом де Бевера источал злую силу, это капитан чувствовал физически, находясь там, в подвале. Оба Гуго тоже упоминали о чем-то подобном — казалось, будто незримый дьявол наблюдает за тобой, скрываясь в темных, затянутых паутиной углах.
Через день после смерти Бевера и отправки его матушки-ведьмы в Сен-Жан-ан-Грев, мессир де Марсиньи заглянул в дом, теперь охранявшийся тремя сержантами Ордена Храма. Не из праздного любопытства — хотелось выяснить, что решили братья-доминиканцы относительно самого здания. Сносить, как и полагается в таких случаях?
Слухи, к счастью недостоверные, о происшествии по кварталу поползли — капитан намекнул осведомителям и своим подчиненным, что надо бы сболтнуть в тавернах и в обществе знакомых, что самого Бевера, мадам Изабо де Бевер и их слугу арестовали за ересь и подозрение в колдовстве. Недобитые катары. В религиозных тонкостях обыватели не разбираются, пускай Бевер нормандец, а не провансалец (известно, что ересь альбигойцев процветала на юге) — должны поверить. Поверили. Лавочники видели, как в дом входят монахи ордена святого Доминика, стража — тамплиеры. Значит, и впрямь еретики…
Инквизиция, приняв дело, потрудилась на славу — вещественные доказательства в виде омерзительных бочек и найденных остовов ночью вывезли прочь из города, в аббатство Сен-Лоран.
Недалеко от Парижа, и лишних глаз нет. Когда следствие окончится, монахи тайно захоронят то, что оставил после себя безумец. И никакой огласки.
Труп Бевера, осмотренный инквизиторами на предмет демонических знаков на коже, отвезли на Монфокон, но не вздернули, а сразу бросили в камеру под виселицей. Городскому палачу, исполнявшему приказ преподобного Герарда Кларенского, было настоятельно рекомендовано держать язык за зубами. Палач, однако, и без предупреждений был человеком неразговорчивым.
Удивительно, но, зайдя в дом, капитан Марсиньи не ощутил ледяного дыхания ада, как при первом посещении. Воспоминания навевает жуткие, однако взгляд из темноты не преследует, не возникает желания бежать отсюда прочь и не оглядываться.
…- Отчитали псалтырь, окропили, — подтвердил монах, перебиравший вещи и бумаги де Бевера в поисках новых свидетельств связи Беверов с силами потусторонними. — Учтите, господин капитан, эти сведения составляют тайну следствия: будет объявлено, что обвиняемые осуждены за ересь и maleficia, вредоносное колдовство — мы опросили жителей соседних домов, оснований утверждать, что Изабо де Бевер и ее сын наводили порчу более чем достаточно. У жены судейского чиновника Брассака были выкидыши, торговец сукном Турнон последний год страдает от фурункулов… Показания собраны. Дом еретиков разберут по представлению Священного Трибунала за счет казны прево Парижа, надлежащие бумаги мессиру Плуабушу мы отправим. Хотите еще что-нибудь узнать?
Марсиньи удовлетворился этими объяснениями — навязчивость не входила в список черт характера капитана.
Объяснить дальнейшее иначе как волшебством было трудно. Неожиданно установилась прекрасная погода и Париж перестал напоминать город, готовый захлебнуться в своих нечистотах и жидкой грязи. Яркое солнце, морозец, люди повеселели, отбросив уныние, навеваемое бесконечными дождями и низкими тучами. За седмицу всего два убийства, одно из ревности, второе при пьяной драке в кабаке — дело житейское, бывает. Ваганты на Университетской стороне бузят, как и обычно, но молодежь есть молодежь, надо проявить снисхождение.
Аура чистого, беспримесного зла, истекающего из самых глубин преисподней, будто бы исчезла. Однако тревожные мысли капитана не покидали — как человек наблюдательный и способный отмечать незаметные прочим детали, Марсиньи был неколебимо уверен в однажды высказанном: «Что-то грядет!»
Кто ответит, с чем связано прибытие в город большого вооруженного отряда из северной Бургундии, Франш-Конте, под командованием аж самого герцога Юга V де Бургонь? Война? Вряд ли, случись что на границе с Фландрией, латники и пехота должны были идти на север, в Лотарингию. Но граф Меца и герцог Лотарингский Тибо тоже прислали людей — полторы сотни, расквартировались в северном предместье, возле Монмартра!
Король заперся в Луврском замке, на людях, считай, не появляется — сегодня он первый раз выехал в Ситэ по известной причине: отпевание дамы де Куртене. Прево распорядился поставить на пути следования королевского кортежа двойную стражу — чего боится Филипп? Канцлер Ги де Ногарэ, коадъютор Мариньи и коннетабль Франции Гоше де Шатийон на мессе отсутствуют, это тоже не ускользнуло от взгляда мессира капитана и вызвало новые невысказанные вопросы.
Вот еще деталь: Гуго де Кастро, человек верный, стократ участвовавший вместе с капитаном в самых опасных делах, с самого утра ходит будто в воду опущенный — отвечает невпопад, около полудня без дозволения уехал из кордегардии куда-то на левый берег, объясниться не пожелал, да Марсиньи и не настаивал. Гуго начал вести себя странно с прошлого воскресенья — отпросился со службы на полтора дня, якобы навестить больного друга в Рамбуйе, а сам (его заметила стража ворот Сен-Мартен) поехал на северо-восток, в сторону Суассона.
Несчастная любовь у него, что ли?
Начало смеркаться, когда похороны Екатерины де Куртене наконец состоялись — дворяне разъезжались по своим отелям из аббатства Сен-Дени, король и свита вернулись в Лувр.