— Lingua latina dictate tu? — вежливо осведомился августинец у белобрысого ромея. Будь он из Афин или Фессалоник, но латынь знать должен.
Тот излишне смущенно промямлил, да мол, ego latina dictate est, но совсем немного. Чуточку. Впрочем, ничего странного — наверняка дворянский сынок, для этих слово «образование» — звук пустой…
Монах проводил гостей наверх, по лестнице, пристроенной к стене дома. Заодно объяснил, что отхожее место во-он там, по правую сторону двора. Большая печь на первом этаже, греть будет дымовод, расположенный между комнат. Кувшин с маслом для ламп стоит у входа, но указом канцлера жечь огни после заката обывателям запрещено, если понадобится свет — затворяйте плотно ставни. Воду для умывания будут приносить из Сены монастырские служки каждое утро. Господа еще что-нибудь желают?
— Скажи мальчишке, чтобы зашел, отошлю его в лавку, — распорядился де Партене. — Возьми, пожертвование обители…
В ладони августинца очутился золотой флорентийский флорин с изображением Иоанна Крестителя. Мессир, оказывается, богач — такими монетами безземельные дворяне не разбрасываются.
— Благослови тебя Господь, сын мой…
С тем августинец убыл по своим делам — на нем висела ответственность за хозяйство обширного отеля Сен-Дени. Благородные господа принялись изучать жилище.
— По меркам эпохи — пять звезд, — довольно прогудел Иван. — Жаль, раньше я здесь не останавливался. Какую комнату выберешь, побольше или поменьше?
— Поменьше, — отозвался Славик, теперь носивший имя Стефана Ласкариса, одного из бесчисленных отпрысков византийской семьи Ласкаридов. — Не люблю большие помещения. Слушай, а зачем такая огромная кровать?
Ложе было непомерно велико — метра полтора в высоту и площадью в половину комнаты. Наверх можно забраться по небольшой лесенке в три ступеньки. Пухлые матрацы укрыты желтоватым льном, одеяло меховое — несколько сшитых вместе медвежьих шкур. Королевская роскошь.
— Она с подогревом, — усмехнулся Иван. — Гляди, вот здесь, со стороны ног, заслонка встроенной печи. В корзине древесный уголь. Ночами будет прохладно, бросаешь с вечера уголек, затапливаешь и спишь в полном уюте. Дым выводится наружу, не угоришь. Наши предки умели жить с удобствами, даже в условиях, когда о техническом прогрессе мечтать не приходилось.
Прочие предметы обстановки выглядели поскромнее. Два ужасающе готических стула темного дерева, больше напоминавшие не сиденья, а орудия пыток. Квадратный стол. Обязательное распятие. На противоположной стене блеклый вышитый ковер с какой-то библейской сценой. В большой комнате имелись несколько лавок, стол был побольше и украшался медной чернильницей со связкой отточенных перьев, валявшейся рядом. Три внушительных сундука — два пустых, для вещей постояльцев, в последнем набитые соломой запасные подушки и теплые суконные плащи, в которых можно ходить по дому, если ударят морозы.
Выглядит спартански, но жить можно. Главное — чисто, окна выходят на квартал Августинцев и монастырский комплекс, если посмотреть налево — видна Сена и темная громада замка Лувр. Прямо впереди — Ситэ и башни Нотр-Дам; южная башня в лесах, достраивается.
— Звали, господа хорошие? — объявился служка. По виду лет тринадцать, одет не в обязательный для послушников Ордена черный подрясник, а в мирское. — Меня зовут Аньель.
— Здравствуй, Аньель, — сказал мессир де Партене, глянув на парнишку с высоты своего немалого роста. — Знаешь в этом квартале хорошую винную лавку?
— Да, сударь. Аквитанская, возле Сен-Андре.
— Вот деньги, — Ваня отсчитал полдесятка серебряных денье.
— Возьми два кувшина красного молодого вина, урожая этого года, с южных склонов, послаще — так хозяину и скажешь. Потом к пекарю, два горячих хлеба, ржаных. И говяжью колбасу, копченую, лучше всего, если коптили на днях. Понял? Вознаграждение получишь щедрое.
— Конечно, мессир, — гаркнул Аньель и сгинул, только пятки засверкали.
— Надо перекусить, — пояснил Иван. — Не ели больше десяти часов, а трапезу в обители до вечера ждать.
— Тут разве нет никакого общепита? — расстроился Славик, давно мечтавший пожевать горячего.
— Есть. Но откуда ты знаешь, что они в еду намешают? Правила техники безопасности забыл? Пункт первый: не тащи в рот всякую дрянь, дизентерия в условиях исторической реальности тебе не нужна. Всем остальным, включая меня, тоже.
— А хлеб с колбасой, выходит, не опасны? И у монахов столоваться — запросто?
— Пойми: любая святая обитель является замкнутой экономической единицей со строжайшими правилами и очень неплохими представлениями о гигиене. Здоровье братьев — не только душевное, но и физическое, для аббата стоит на первом месте. Продукты — только самые лучшие и свежие, имеется точный список дозволенных блюд, готовят проверенные люди… По поводу хлеба и колбасы вместе с вином скажу так: пить воду из реки и колодцев, находящихся в черте города, запрещаю категорически. В крайнем случае — долго кипятить. Можно покупать у водовозов, доставляющих воду из-за городских стен, но сырой тоже не употреблять. Отличная замена — вино. Хорошо прокопченной колбасой и горячим свежим хлебом отравиться практически невозможно, а энергетическая ценность — высокая.
«Техника безопасности». Это вроде бы такое привычное для российских реалий понятие в начале XIV века приобретало совершенно новый смысл и позволяло взглянуть на жизнь с самой неожиданной стороны. Категории «опасно» или «не опасно» приобретали невероятные и замысловатые оттенки, трудно представить, что посещение сортира, покупка булочки у разносчика или прикосновение губами к статуе святого или иконе может вызвать самые фатальные последствия.
Употреблять можно только простую и натуральную пищу: приготовленное над огнем мясо, хлеб из чистой муки, дорогое вино «для благородных», мёд. Никакого пива, браги или похлебок. Мыться водой из Сены, как предложил помощник келаря? Это прекрасно, но куда проще будет использовать содержимое выгребной ямы во дворе — все городские стоки отправляются в реку. Свинина? С крайней осторожностью и только после длительной термической обработки, свиным цепнем заражены большинство хряков, содержащихся не в деревне, а вблизи крупных городов. Скажем больше: гельминтозы всех известных разновидностей в мегаполисах наподобие Парижа процветают, а потому…
…- Взгляни на это замечательное изобретение, — Иван указал на стоящий возле кровати (не менее грандиозной, чем во второй комнате) округлый бронзовый сосуд, плотно укрытый крышкой. Немаленький, выше колена. — Здешняя ночная ваза, в просторечии — параша. Сделано эргономично: широкие края, чтобы присесть без проблем, ручки, закрывается без щелей, вонять не будет. Увижу, что ты пошел в дворовый нужник — морду набью. Проще на стеночку пописать, никто возражать особо не станет — мало ли что пьяному дворянину взбрело в голову? Серьезные дела делать только здесь: я заставлю Аньеля вытаскивать емкость по три раза на дню, выливать и обрабатывать потом негашеной известью.
— Эксплуатация человека человеком, — покачал головой Славик.
— Она самая. Парень должен быть счастлив, что работает при монастыре — сытно, перепадают гроши от постояльцев, от голода-холода не умрешь. Полагаю, Аньель останется слугой августинцев до самой старости — занять другую ступень на сословной лестнице решительно невозможно.