Айари и Элис изо всех сил натянули веревки.
Мы налегли на каноэ, ничего не видя из-за слепящих брызг.
31. МЫ ОСТАНАВЛИВАЕМСЯ РАДИ ОБМЕНА. ПРИЗНАНИЯ РАБЫНИ
— Обмен! Обмен! — раздавались крики. — Мы друзья! Друзья!
— Не показывай меня раздетой, господин! — взмолилась белокурая дикарка.
Мы вытащили каноэ на берег. Я связал руки дикарки за спиной, захлестнул ей шею веревкой и бросил свободный конец Элис. Мы с Кису решили, что, поскольку варварка, в отличие от остальных рабынь, раздета, уместнее будет вести ее на веревке, как будто она только что захвачена в рабство. Если туземцы заподозрят, что это рабыня, впавшая в немилость, то продать ее будет сложно: цена на таких рабынь обычно бывает бросовой. Увидев же веревку на шее, они догадаются, что мы совсем недавно приобрели рабыню и сами не знаем, стоит ли ее продавать.
— Как получилось, что вы идете с ней по реке с запада? — спросил один из жителей деревни на ломаном ушинди.
Я не понял вопроса.
Белокурая дикарка в ужасе дрожала под жадными мужскими взглядами.
— Она — талуна? — спросил другой.
Я снова не понял.
Руки туземцев сновали по ее телу, ощупывали и тискали его, вплоть до самых укромных уголков. Девушка жалобно стонала и вздрагивала.
— Гляньте-ка, — сказал один, указывая на клеймо на ее левом бедре.
Мужчины принялись с интересом разглядывать клеймо. Прежде им не доводилось видеть клейменых женщин. Элис незаметно одернула свою коротенькую красную юбочку, чтобы надежней скрыть собственное клеймо. Дикарка корчилась и извивалась, отчаянно пытаясь высвободить руки. Хорошо, что узел тугой, подумал я. Если бы она оттолкнула кого-то из мужчин, ей бы попросту отрубили руки.
Я подал знак, Элис дернула веревку, и мы направились к воротам деревни.
— Обмен! — крикнул я. — Друзья! Друзья!
Все-таки Айари был удивительным человеком.
Вряд ли хоть кто-то в деревне знал на ушинди больше двух десятков слов, но Айари с помощью жестов и палочки, которой он выводил на пыльной земле какие-то знаки, не только быстро и удачно провел обмен, но и ухитрился добыть ценные сведения.
— Шаба был здесь.
— Когда? — спросил я.
— Вождь сказал — давно, — ответил Айари. — Он задержался тут на неделю. Кто-то из его людей заболел.
— Ну что ж, тогда понятно, почему местные люди знают кое-какие слова на ушинди.
— Верно, — кивнул Айари. — Шаба и его друзья тоже наверняка выучили кое-что на местном языке.
— Шаба и его друзья тоже наверняка выучили кое-что на местном языке.
В обмен на ножи и цветные стеклышки мы приобрели несколько мешков мяса, фруктов и овощей.
— Есть еще новости? — спросил я.
— Есть, — усмехнулся Айари. — Нам советуют поворачивать обратно.
— Это почему?
— Вождь говорит, что, начиная с этого места, река становится особенно опасной. Враждебные племена, бурные течения, хищные звери, чудища и талуны — белые лесные воительницы. — Айари указал на мою белокурую дикарку. Она стояла на коленях со связанными за спиной руками. Хорошенькая Элис безмятежно крутила конец веревки, захлестывавшей шею Голой Рабыни. — Они решили, что она — одна из них. Я объяснил им, что это всего-навсего рабыня.
— Правильно, — сказал я, глядя на дикарку. Она низко склонила голову.
— Шаба отправился вверх по реке? — спросил я.
— Да, — ответил Айари.
— Тогда и я пойду вверх по реке.
— Мы все, — сказал Кису, — пойдем вверх по реке. Я вопросительно глянул на него.
— Это входит в мой план, — объяснил он.
— Тот самый таинственный план?
— Да, — улыбнулся Кису.
— Говорил ли вождь или кто-нибудь другой о том, что увидели люди в рыбацкой деревне? Помнишь, они боялись говорить о чем-то страшном? — спросил я.
— Я спрашивал, — ответил Айари. — Они не видели ничего необычного.
— Значит, мы потеряли след, — сказал Кису.
— Возможно, — пожал я плечами. — Ну что, в путь?
— Еще чего! — возмутился Айари. — Сегодня ночью здесь будет праздник. Пир, песни, танцы.
— Отлично, — сказал я.
Поздно ночью, когда празднество утихло, мы улеглись спать в хижине, окруженной частоколом. Из всех деревень, встреченных нами на пути, только эта была обнесена оградой. Наверное, к востоку от этих мест действительно небезопасно. Я услышал шорох и тихий стон — и приоткрыл глаза. В свете луны, просачивающемся в хижину сквозь тростниковую крышу, я увидел, что белокурая дикарка со связанными за спиной руками встала на колени и медленно, дюйм за дюймом, поползла ко мне. Она ползла до тех пор, пока веревка, удерживающая ее у рабского шеста, не натянулась до предела.
— Я знаю, что мужчины — мои хозяева, — прошептала она тихо-тихо, чтобы не разбудить меня. Она говорила на английском языке, уверенная, что никто вокруг не понимает его. — Меня научили этому здесь, в мире, где все живут по законам естества. В глубине души, в самом сердце, я знала это и раньше. Я знала это всегда. Я твоя, мой милый, мой прекрасный господин. Почему ты не берешь меня? Возьми меня и сделай со мной все, все, что хочешь, ибо я — рабыня. Тогда, в Шенди, ты так властно, всецело подчинил меня себе… неужели ты думаешь, что я забыла чудесные ощущения? Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь смогу забыть ни с чем не сравнимое чувство полной покорности и бесконечного восторга? Это чувство превратило меня, гордую землянку, в беспомощную рабыню! Я, рабыня, вновь хочу лежать распластанной в объятиях своего господина. Почему, ну почему ты не обнимешь меня? Я так хочу служить тебе, господин! Разве я тебе не нравлюсь? Что мне сделать для тебя? Неужели я должна молить тебя о прикосновении? Неужели ты не понимаешь, что я не могу сделать этого, не могу признать в мужчинах своих хозяев, потому что я — женщина Земли?