— Что будет так выглядеть?
— Ну… это. Что Громбелард начнет рассыпаться в прах. Что мне будет стыдно посмотреть людям в глаза. Все смотрят на меня и думают, что мой муж сумасшедший… или даже преступник, кто знает. Может быть, неудачник. Я могу пожертвовать многим, но не пожертвую тобой и собой из-за каких-то сражений, которые произойдут через несколько веков. Кто знает, что будет через эти несколько веков? Кого это волнует?! — раздраженно воскликнула она. — У меня только одна жизнь, и я хотела прожить ее с тобой. Ведь мы не можем иметь детей. — Она подняла взгляд и чуть прикусила губу. — И даже… если когда-нибудь они у нас будут, то и они до этой войны не доживут. Но пока их нет, мы не можем… Еще одно проклятие… У меня есть только ты, только ты, слышишь? — очень серьезно произнесла она. — Я люблю тебя. И теряю. Ты добьешься того, что хотел, а потом до конца жизни будешь смотреть на меня так, как сегодня, когда я сюда вошла. Со стыдом, болью и каким-то… каким-то затаенным гневом на судьбу, которая так распорядилась твоей жизнью. Я не позволю. Будь готов к тому, что я буду бороться за тебя. За нас.
Он молча смотрел на нее.
— Я сделаю все, что в моих силах, — продолжала она, — чтобы эти Ленты не были воскрешены. Может быть, еще не поздно. У меня есть друзья, которые многое могут. Правда, об Охотнице ни слуху ни духу, и… я очень за нее боюсь. Но я дочь императора. И знаешь, что я сделаю прежде всего? Пошлю гонца к моему отцу. Император узнает обо всем, вернее, получит подтверждение того, о чем уже знает, ибо урядники трибунала — единственные, кто все еще делает свое дело. Впрочем, ты еще не знаешь, что последние два месяца я была не вполне лояльна по отношению к тебе… Ты этого заслужил. — Она обвиняющим жестом направила на него палец. — Заслужил! Я послала письмо в Кирлан, в котором, правда, ничего не объясняю, но намекаю между строк на некоторое решение проблемы. И меня правильно поняли. В ответ пришли два письма, содержания которых ты не знаешь. Одно от отца, а другое от матери.
— Что было в этих письмах? — сдавленным голосом спросил Рамез.
— От матери я получила добрые советы. А отец понял мои намеки…
— Что было в этих письмах? — нетерпеливо прервал он ее.
— Отец спрашивает, не хотела бы я временно вступить в должность наместника трибунала в Громбе, с особыми, исключительными полномочиями. Достаточно, чтобы я сказала «да». А добрые советы матери сводятся к тому, чтобы я серьезно обдумала предложение отца. И… кое-что еще…
Она отвела взгляд.
— Мать советует, — тихо сказала она, — чтобы я подала на развод.
Она считает, что я должна расторгнуть брак на год или хотя бы на полгода… До тех пор, пока не будет установлена твоя вменяемость или отсутствие таковой… Все.
Представитель медленно выпрямился, ощупью нашел за спиной стул и сел.
— Что ты собираешься делать? — с неестественным спокойствием спросил он.
Она с грустью посмотрела ему в глаза.
— Еще сегодня я пошлю в Кирлан два ответа «да». Разве что… — Она с усилием сглотнула слюну. — Разве что… — повторила она еще раз, даже не пытаясь скрыть просьбу.
Она ждала, но Рамез молчал.
— Значит, решено?.. — наконец спросила она неуверенным, сдавленным голосом.
Она достала из-за пазухи небольшой свиток пергамента, скрепленный ее личной печатью.
— Я писала это при свидетелях. — Голос ее сорвался. — И я должна… должна точно так же вручить тебе… тогда оно вступит в силу. Все формальности мы выполним еще сегодня. Я больше не твоя жена и не буду ею… ближайшие полгода.
Она положила документ на стол и расплакалась.
23
На дне мрачной тесной расщелины лежало селение, называвшееся Безвозвратом, а чаще всего попросту Оврагом. Странное место, бывшее еще не столь давно чем-то вроде столицы Хель-Крегири, знаменитой королевы горных разбойников. Сейчас селение выглядело покинутым: ворота в частоколе стояли открытые настежь, нигде не было заметно часового… В глубине расщелины, за частоколом, тоже не было видно никакого движения, никаких признаков жизни.
Старый, сгорбленный человек, с висевшей через плечо большой походной сумкой и странным струнным инструментом за спиной, не был похож на того, кто в состоянии преодолеть Тяжелые горы. Однако, судя по всему, дело обстояло именно так, ведь этот путник не появился ниоткуда. Медленно, но не колеблясь, он направлялся к открытым воротам. Похоже было, что тишина и отсутствие какого-либо движения в селении не удивляют его и не беспокоят. Он не остановился, не огляделся по сторонам; он просто продолжал размеренно и спокойно шагать вперед.
Пройдя через ворота, старик на мгновение остановился и поднял голову. Сквозь пелену мелкого дождя можно было заметить выглядывавшее из-под капюшона седобородое лицо. Чуть отсутствующий взгляд глубоко посаженных глаз направлен был в ту сторону, где на мокрой земле виднелся округлый черный след, словно от пожарища. Подойдя ближе, путник разгреб ногой смешанную с мокрой сажей и пеплом грязь, открыв… похоже, остатки не сгоревших до конца костей. Он снова поднял голову и огляделся вокруг. Потом завел руку за спину и поправил свой инструмент. На левой лопатке явно проступили очертания горба, прикрытого до этого ношей. Путник был калекой.