Так он и остался на века краем забытым, враждебным, странным. Когда-то из горных вершин и целых цепей сражающиеся могущественные силы строили настоящие твердыни. Они разрушали горные массивы, рыли котловины, в которых позднее предстояло засверкать глади озер, направляли пенящиеся русла рек в бездонные рвы — именно таким рвом была знаменитая петля Медевы, охватывавшая семь гор, называвшихся Медевеном или Короной. То был крупнейший бастион сил Шерни… Так, по крайней мере, гласила легенда.
Трудно сказать, что склонило старого оружейника, шедшего по темной улице, к размышлениям о прошлом Громбеларда. Может быть, встреча с женщиной, которая сама была в чем-то подобна Громбеларду. Ибо некоторым казалось, что какие-то могучие силы опустошили ее разум, душу — после чего оставили за собой мертвое поле боя и ушли. Так, как Шернь и Алер ушли из Тяжелых гор.
Хотя… Полосы лишь внешне покинули Громбелард. Шернь не была благосклонна к горному краю, но призывы, посылаемые местными обитателями, не оставались без ответа. Формулы, произносимые под небом края низких туч, призывали мощь Полос столь же уверенно, как и исходившие из Дартана, Армекта или с Островов-посреди-Просторов.
Мастер Хааген считал, что нечто подобное было и с несчастной женщиной.
Что-то продолжало существовать в ней, что-то слушало и понимало. Старый оружейник желал найти соответствующую… формулу, да. Формулу, которая прояснит погруженный во мрак разум, пробьет окутывающие его тучи.
Он был стар, но считал, что в его жизни еще достаточно места для того, чтобы совершить добрый или хотя бы просто важный поступок.
Он направлялся прямо к комендатуре Громбелардского легиона.
Его приняли сразу же, с немалыми почестями. Командир стражи знал имя человека, клеймо которого было выбито на мече каждого солдата. Громбелардский легионер, несущий крайне тяжелую службу, умел ценить оружие и лучше любого другого понимал, что от качества железа, от того, насколько легко оно щербится и ломается, может зависеть исход вооруженного столкновения.
Оружейника провели прямо к коменданту.
— Ваше благородие, — сказал С. М. Норвин, комендант гарнизона, поспешно выходя навстречу, — что-нибудь случилось? Если так, не будем терять времени даже на приветствия, я немедленно отдам надлежащие распоряжения… Говори, прошу.
Оружейник улыбнулся, ибо в словах офицера звучала искренняя готовность оказать ему требуемую помощь, а кроме того — к нему обратились «ваше благородие»… Конечно, он знал себе цену, ибо знал цену изготовлявшегося в его мастерских оружия. Но ему за это платили — и платили немало. Так что на самом деле он считал, что армия не имеет по отношению к нему никаких иных обязательств, так же как и он сам в отношении армии. Он не ожидал, что вызовет своим появлением подобный ажиотаж. Ему стало несколько неловко.
— Ваше благородие, — смущенно начал он, — я не привык, и… честно говоря, мне ближе общество железа, чем высокопоставленных особ… Мне не причитаются никакие титулы, я всего лишь добросовестный ремесленник, ваше благородие, не более того.
Ему предложили сесть.
— Тот, кто создает прекрасное оружие, не может быть в моих глазах лишь ремесленником, господин, — серьезно сказал хозяин, угощая его вином.
Норвин был армектанцем, сыном древнейшего народа Шерера. Ремесло воина, противостоящего созданным Алером полузверям, было столь же старо, как и сам Армект. Оружие было окружено поклонением, почти как божество. Старый оружейник едва о том помнил; но сейчас он не мог — и не хотел — показывать имперскому офицеру, сколь мало его занимают армектанские традиции.
— Пусть будет так, господин, — ответил он. — Но я пришел по делу, не имеющему ничего общего с моей работой. Хотя, правда, если бы не она… — Он снова смущенно замолчал.
— …Тебя не пропустили бы ко мне столь быстро, ваше благородие, — закончил комендант с легкой улыбкой. — Ты это хотел сказать, господин?
Оружейник в легком замешательстве обвел взглядом каменные стены комнаты — очень неудобной. Приоткрытая дверь позволяла заглянуть в другое помещение, столь же тесное и холодное. Там стояла простая койка — и, пожалуй, больше почти ничего. Других помещений, похоже, не было. Старый мастер с трудом верил, что кто-то занимающий столь высокий пост, как комендант столичного гарнизона, вынужден жить в подобных условиях.
— В силу занимаемой должности, — сказал Норвин, — я живу и работаю именно здесь. Правда, трудно назвать эту обитель домом… А ведь я в лучшем положении, чем другие. Многие завидуют даже этому.
Для человека, ежедневно общающегося с самыми высокими чинами, привыкшего к интригам и придворным ссорам, лицо мастера-отшельника было подобно открытой книге. С. М. Норвин без труда читал мысли удивленного и сбитого с толку гостя.
— Императорский двор, а также представительские дворы в провинциях, — спокойно продолжал он, чувствуя, что знаменитый оружейник до сих пор не в силах преодолеть замешательство, — манят своим блеском всевозможных мотыльков… Так было всегда и везде, а в Громбеларде в особенности.
Ты не поверишь, господин, сколько людей готовы использовать всю свою хитрость, знакомства и деньги, чтобы оказаться поближе к особе, облеченной властью. Княжеские чиновники рангом пониже вынуждены довольствоваться чем-то вроде каморки, выделенной в части бывших конюшен. Именно так обстоят дела при дворе, ваше благородие. Любой горожанин живет в Громбе лучше, чем комендант Громбелардского легиона. И тем не менее я очень доволен своим жилищем!
Он развел руками.