Гвардеец ждал, пока ее гнев пройдет.
Упав на скамью, она несколько раз ударилась затылком о стену. Ярость прошла столь же внезапно, как и появилась.
— Я все еще голодна, — сказала она.
— Что, собственно, происходит в горах?
Некоторое время она собиралась с мыслями.
— А я откуда знаю? — наконец с наивным видом спросила она. — Я два месяца просидела в клетке. Несколько раз ко мне пробирался Вемир. Мы зря не болтали, нужно было обсудить дела поважнее.
— Хель-Крегири, — устало промурлыкал сотник, — можно услышать от тебя хоть слово, достойное внимания? Я жду объяснений. Я поверил тебе, и если окажется, что ты сделала из меня дурака, то последствий этой глупости ты не переживешь.
Она покачала головой.
— Вэрк. Не угрожай мне, я все скажу. Я давно ни с кем не разговаривала.
В ее устах это прозвучало как извинение.
— После смерти Бруля, — сказала она, — я вернулась сюда, в Овраг. Узнав о нескольких странных вещах, я потребовала объяснений от человека, который только что от нас сбежал. Я считала его своим союзником, он был когда-то учеником Бруля. Он представил доказательства, которые я сочла убедительными, а я не особо легковерна.
Он представил доказательства, которые я сочла убедительными, а я не особо легковерна. С помощью Охотницы этот человек сорвал первую попытку сдвинуть с места Ленты Алера.
— Хель-Крегири, меня не волнует история Шерера. Ты отвлекаешься, — недовольно проговорил кот. — Этот человек — враг. Почему?
— Враг, но не знаю, человек ли… — поправила она. — Это… очень странное существо.
— Почему враг? Что он собирается делать? — продолжал допрашивать сотник.
Упомянутая ею «странность» явно его не интересовала. Впрочем, Хель-Крегири тоже не собиралась особо распространяться на эту тему.
— Бруль был его орудием, но одновременно и целью его атаки, — сказала она. — Послушай, я тоже ненавижу пустую болтовню, думаю, ты можешь мне поверить! — снова в гневе бросила она. — Но как я могу коротко и ясно рассказать о чем-то, что сама едва понимаю?!
Она фыркнула.
— Речь не идет о каких-то Полосах Шерни или Лентах Алера, — сказала она, опять спокойно. — О чем — не знаю. О том, чтобы уничтожить все, что только можно? Это существо… эта сила… это нечто пытается развязать некую войну, где все начинают сражаться со всеми. Охотница и я. — Она развела руками. — Понимаешь? Две величайшие воительницы гор ввязываются в войну с самым могущественным из посланников. Этот посланник похищает жену князя-представителя… Понимаешь? Ведь трудно себе представить хоть какую-нибудь причину, по которой императорский представитель стал бы сражаться с посланником, а тот, в свою очередь, — с Охотницей и со мной! Какое мне дело до посланников? Я двадцать с лишним лет на свете прожила, прежде чем увидела одного такого своими глазами! Какое посланнику дело до меня? Однако начинается война, и все несут потери, все проигрывают, никто не выигрывает. Никто! Охотница лишается рассудка, посланник умирает, Верена унижена, я… я нарушаю данную клятву и оказываюсь в клетке. — Она отвела взгляд. — А Ленты по-прежнему лежат в горах, и снова кому-то хочется в них покопаться. Снова будет большая битва всех со всеми, а под конец, может быть, снова окажется, что велась она неизвестно ради чего… ведь той Ленты в Черном лесу вообще не было! Хаос! Кто-то… что-то желает хаоса, сумятицы, все большей и большей. Ведь, думаю, дело вовсе не в Лентах. Им, думаю, совершенно безразлично, насколько они могущественны, и они ни для чего больше не служат, кроме как для развязывания глупых войн. Именно эти войны и есть чья-то цель, а не какое-то там обращение себе на пользу всяких нездешних сил. У меня в последние месяцы хватало свободного времени. — Она холодно улыбнулась. — Я вернулась сюда и оказалась в плену. Слышишь? Все, кем я командовала, отказались мне подчиняться. И кто? Свора псов, мочившихся со страху от одного моего вида, — недоверчиво проговорила она, вытянув руку, словно желая показать на трупы, лежащие где-то за стеной дома. — Такого не бывает, ибо псы неспособны бунтовать. И тем не менее — взбунтовались, все! Вемир едва сумел уйти живым, я сидела в вонючей пещере и жрала помои! — К ней снова вернулась ярость. — А знаешь, почему, ради чего? Я — не знаю! Никто со мной вообще не разговаривал, я даже не догадываюсь, для чего хотели меня использовать, ведь я им нужна была живая. Каждый день они могли нашпиговать меня столькими стрелами из арбалета, что я валялась бы за решеткой и выглядела словно еж. Но этого они не сделали, просто продержали меня два месяца. Я знаю, что кто-то разбил все мои отряды во всем Громбеларде. Каким образом, кто?! В горах снова идет бессмысленная война. Об этом ты, наверное, знаешь больше меня. Что, собственно, происходит в горах? Я осталась тут одна! Своих солдат у меня уже нет, так что я послала за имперскими, и вы здесь, да или нет?! Скажи, — снова тихо спросила она, утомленная самой длинной речью, какую только произносила за всю свою жизнь, — скажи, гвардеец, что происходит в горах? Что-то плохое? В самом деле?
Кот посмотрел на ее взволнованное, потемневшее лицо.
— Да, — коротко ответил он. — Если бы ничего не происходило, то я бы не вмешивался в разбойничьи свары, — со всей откровенностью добавил он.