— Шар Ферена, — последовало тихое (и ненужное) пояснение. — Что ты станешь делать, господин? Вырвешь его из моих пальцев силой, сперва свалив всех моих защитников? Думаю, тебе это удастся… но стоит ли? Может, все-таки лучше подождать?
Готах молчал, лихорадочно размышляя. Естественно, в присутствии Шара Ферена он не мог призвать на помощь Темные Полосы Шерни, а формулы, относившиеся к Светлым Полосам, были здесь бесполезны. Однако ему никогда не пришло бы в голову воспользоваться силами Шерни с какой бы то ни было, а тем более столь пустячной целью. Калека, судя по всему, рассуждал иначе. Посланника это отнюдь не удивляло. Широко было распространено мнение, будто мудрецы с Черного побережья ничем иным в жизни не занимаются, кроме как стреляют огнем из ладони, щелчком пальцев наполняют вином кубки, превращаются в выдр, чтобы переплыть реку, словом — используют силу Полос для чего угодно. Даже, может быть, для того, чтобы облегчиться после сытного обеда.
— Не стоит, — коротко согласился он. — Но кто сказал тебе, господин, что я намереваюсь получить нужные мне сведения силой? Может быть, я просто уйду, не дождавшись объяснений?
— Ваше благородие, — с серьезным видом ответил калека, — ты потратил немало времени и теперь можешь себе позволить подождать еще день или два. Да и наконец, посланнику не чуждо то же, что и любому другому, а именно — любопытство.
Неожиданно Готах улыбнулся.
— Ну хорошо, — согласился он. — Но раз уж мне не чуждо любопытство, то удовлетвори его хоть немного, господин… Скажи мне, кого мы ждем.
— Это я могу сказать. Хель-Крегири, господин.
Имя это означало «госпожа слез» и было военным прозвищем женщины, командовавшей многочисленными разбойничьими бандами в окрестностях Бадора и Громба. Все считали ее жестокой и свирепой, влюбленной лишь в себя и собственное королевство. О ней ходили фантастические слухи. Рассказывали, например, что она тотчас же умерла бы, если бы, проснувшись утром, не увидела окутанных дождем, холодных и черных, уходящих в тучи вершин. Она не могла жить без гор.
2
Старый оружейник молча сидел за столом, подпирая голову руками. Наконец он негромко проговорил:
— Мне больно видеть твое горе. Почему ты ничего не говоришь? Смогу ли я когда-нибудь узнать, что, собственно, случилось? Как я могу помочь, если ничего не знаю?
Он поднял взгляд, грустно качая головой.
Стоявшая у двери преждевременно состарившаяся женщина, с яркой полосой седины в иссиня-черных волосах, молчала. Она приходила сюда уже несколько месяцев. Он почти не был с ней знаком, едва знал, кто она и как ее зовут. Несколько лет назад она появилась у него, расспрашивая о своих друзьях, бывавших в его доме. Потом пришла снова… Она явилась к незнакомому человеку, давая понять, что просит о помощи; только тогда он осознал, насколько она должна быть одинока. Если во всем Громбеларде у нее не было никого более близкого, чем он…
— Как я могу помочь? — повторил он.
Если во всем Громбеларде у нее не было никого более близкого, чем он…
— Как я могу помочь? — повторил он.
Она не отвечала. Вполне возможно, она лишилась дара речи; вряд ли стоило предполагать, что она просто не хотела говорить. Хуже того, она явно лишилась и разума. Это повергало его в глубокую печаль, ибо эта женщина была громбелардской легендой, частичкой края, в котором он жил и в котором хотел умереть. И все же он продолжал спрашивать, что он может для нее сделать, зная уже, что ответа не будет, но тем не менее… спрашивал.
— Значит, ничего?
Она молчала, глядя себе под ноги.
Потом подняла голову и огляделась вокруг, ища что-то на стенах, увешанных разнообразным оружием. Небольшое помещение напоминало оружейную палату, но вместе с тем оно было и обителью человека, который ковал лучшие клинки в Громбе, а может быть, и во всем Громбеларде. Даже имперские легионы, требовавшие изделий наивысшего качества, присылали заказы знаменитому мастеру Хаагену.
Женщина не нашла того, что хотела найти. Он прочитал беспокойство в ее взгляде. Быстро встав, он поднял крышку большого ящика.
— Твои вещи? Теперь я держу их здесь… — успокаивающе пояснил он, показывая содержимое сундука. — Будь спокойна, я о них забочусь.
Она снова опустила взгляд к полу.
Он достал небольшой ящичек и, подойдя к женщине, вложил ей в руку немного серебра и горсть медяков.
— Я дал бы тебе даже тройных золотых, — сказал он. — Но золото слишком дразнит людские глаза. Кто-нибудь мог бы дурно с тобой поступить ради пары желтых кружочков. Пусть лучше будет серебро. Просто приходи чаще.
Она повернулась и вышла, не поднимая взгляда. Однако он заметил, что она плачет.
Наступил вечер, очень темный и холодный, хотя стояла середина лета. Однако в Громбе, столице Тяжелых гор, дождь и мрак были частыми гостями. Вознесшиеся над миром Полосы Шерни не желали видеть проклятый край, окутав его тучами, увлеченными с неба Дартана. Так и граничили между собой два края — один ненавидимый, другой любимый правящей Шерером могущественной силой. Первый холодный и дождливый, угрюмый и враждебный; другой — светлый и солнечный.
Но над Дартаном Шернь никогда не вела войн с чуждой, грозной мощью Алера — такой же сверхъестественной силой, как и она сама. Она не терпела неудач, не теряла разорванных Полос. Зато Громбелард видел все ее поражения, и, хотя узрел наконец дорогой ценой доставшуюся победу, Шернь предпочла окутать его саваном. Для нее он был полем после битвы.