Мы снова и снова обсуждали вопрос о Саади в связи с болезнью Джема; Джем оказался неустойчивым к душевный потрясениям, нам пришлось пощадить его. Иначе говоря, Саади уцелел.
Не считайте, что мы поступили неоправданно жестоко по отношению к Джемовым сарацинам — у себя в Турции они поступили бы с нами не лучше. Кроме того, они и вправду не сидели спокойно. Так, нам стало известно, что Джем — без нашего дозволения, тайно — посылал кое-кого из них к венгерскому королю. Поймать этих гонцов ничего не стоило — они не знали нашего языка и даже в христианских одеждах мало походили на христиан. Мы переправили их на Родос, где брат Д’Обюссон делал все возможное, чтобы развязать им языки, но они предпочли бессмысленную смерть, храня тайну, давно нам известную: что посланы они к Матиашу Корвину. В своем высочайшем гневе Матиаш Корвин сам известил нас об этом.
Брат Д’Обюссон сказал вам, что уже в первом своем ответе Ордену Корвин выразил готовность вооружиться и возглавить великий поход на османов, если мы уступим ему Джема. Король объяснял, что острое недовольство султаном Баязидом в Румелии создало почву для мятежа среди самих турок. При поддержке восставших народов Юго-Восточной Европы, совсем недавно лишившихся свободы, он наверняка сумеет отторгнуть Румелию от Константинополя. При такой ситуации успех похода был легчайшим делом — чуть ли не уговаривал нас король Матиаш. Как это ни невероятно, он был прав; мы это знали и без пространных его объяснений. Именно поэтому и мешкали с ответом.
Не дожидаясь ответа на первое письмо, Корвин повторно написал нам, а затем просто засыпал нас посланиями. Он явно терял самообладание.
Сначала король Венгрии смиренно настаивал на том, чтобы султан Джем был передан ему. (В его письмах Джем всегда именовался султаном.) Указывал на преимущества, которые это повлечет за собой, потом перешел к обещаниям, причем обещания его были искренни и оттого нещедры; Венгрия была разорена длительными войнами — против османов и против немецкого короля. Под коней, потеряв терпение из-за уклончивых ответов брата Д’Обюссона, Матиаш Корвин излил на Орден потоки негодования. Он винил нас в том, что народы Юго-Восточной Европы по нашей милости упустили целый год — самое благоприятное время для войны против еще не спаянной из-за междоусобиц Османской империи; он уличал нас в торгашеской алчности, когда на карту поставлено будущее христианского мира; возлагал на нас ответственность за все, что могло последовать (а о том, что последовало, вам скоро станет известно), и заключал: христиане упустили невероятный, неповторимый случай избавиться от турецкой напасти.
В последнем своем письме король Матиаш указывал, что ему известно об исчезновении посланных к нему гонцов Джема, — он включил это в перечень многочисленных своих обвинений против нас. Мы же на основании этого немедленно заключили, что кто-то из отстраненной Джемовой свиты сумел передать Матиашу сие известие. Вслед за тем остатки этой свиты (она поредела, переправляясь через нездоровые области возле устья Роны — там полчища комаров и жестокая лихорадка) были упрятаны еще глубже в подземелья Родосской цитадели, дабы их голоса не достигли ненароком ушей короля Матиаша или бог весть кого еще.
Брата Д’Обюссона переписка с Матиашем чрезвычайно огорчала. Он сетовал при мне, что венгры всегда были не слишком усердными христианами, вели свои дела самостоятельно, не сообразуясь со святым престолом и его орденами, не сумели постичь западный дух (состоявший, по его словам, в том, чтобы избегать торопливости). Но самому себе брат Д’Обюссон, вероятно, признавался, что причина его огорчения — в ином: король Матиаш высказал те упреки, которые магистр слышал от собственной совести.
Тут я позволю себе ненадолго отклониться в сторону, ибо замечаю, что ход следствия уводит вас в неверном направлении: речь пойдет о непомерно восхваляемом свидетелями Корвине.
Он, дескать, единственный, кто оценил неповторимость минуты, единственный, кто не жалел ничего, чтобы заполучить Джема и поставить его во главе похода против Баязида. А мы-де помешали королю Матиашу, и потому дело восточного христианства было проиграно.
Прекрасно. Но как объяснить договор, заключенный осенью 1484 года тем же Матиашем с тем же Баязидом? Не следовало ли венгерскому королю (даже без Джема, если Румелия и впрямь была готова, как уверял он, восстать) все же попытаться организовать большой поход? Не приписывает ли он Джему чудодейственную силу лишь для того, чтобы оправдать собственную свою нерешительность?
Ах да! Корвин подписал с Баязидом не мир, а перемирие сроком на пять лет; он надеялся до того времени получить Джема. Все это так. Но ведь по прошествии этих пяти лет Румелия еще в большей степени будет скована властью Баязида. Даже если Баязид ничего и не предпринял бы до той поры, не повел, скажем, войны против Запада за пределами Румелии.
А ведь именно так и произошло, я прошу вас помнить об этом. Успокоенный относительно Венгрии, султан Баязид набросился на Герцеговину, годом позже — на Польшу. Тем временем король Матиаш сводил старые счеты с Фридрихом Немецким, пока в неделе пути от самого опасного — не правда ли? — врага, от турок, не осадил Вену и не овладел ею. Короче говоря, король Матиаш деятельно участвовал в нескончаемых усобицах христианских властителей. При весьма подвижной границе с османами, к вашему сведению.