— Худо кончил, мы знаем это. Но ты — не он.
— Почему же? — обронил Джем будто мимоходом, но это не обмануло меня: в дни, последовавшие за нашим разгромом, Джему было крайне необходимо услышать, кто же он, в сущности.
— Даже одно то, что ты наполовину их крови, что мать у тебя славянка, заставит неверных пойти за тобой.
— Я хочу услышать слово румелийских сипахов, а не христиан, — холодно бросил Джем.
— Слушай! Мы были опорой Мехмед-хана, потому что в Румелии больше всего земель принадлежало прежде мечетям, потому что сегодня каждый из нас живет доходами от села, которое до вчерашнего дня было вакуфным[11] и завтра снова может им стать. Мы соучастники твоего отца в его грехе против мусульманства, нам нет прощения. Но завтра останутся без земли и платы половина румелийских сипахов — какой мужчина не поднимется на защиту своего дома, своего хлеба, своей власти? Сипахи Анатолии все равно останутся сипахами, кто бы ни правил ими — Баязид или Джем, поэтому они и предали тебя.
А нам конец, если власть останется у Баязида… Зачем поставил ты на Анатолию и сам уступил брату Румелию? Этими голыми утесами и обрывами хочешь ты править? Юруками и туркменами? Видел ли ты. Румелию, мой султан?
— Нет, — ответил Джем, — отец никогда не пускал нас в Румелию.
— И не зря! — дерзость полубезумного сипаха не имела границ. — Нельзя увидеть Румелию и не пожелать ее. Иди туда, султан Джем!
— Мы поговорим после. Накормите его чем найдется. Останься со мной, Саади. И ты тоже, Касим-бег.
Сипаха увели, а мы сели там, где недавно стоял Джем. Все трое молчали. Джем оперся спиной о скалу, глядя перед собой пустым, невидящим взглядом.
— Что скажете, друзья? — нарушил он наконец молчание. — Имею ли я право вновь искать выход?
— А как же! — поспешно отозвался Касим-бег. — Неужто ты колеблешься, мой султан? Румелия предлагает тебе верность…
— Анатолия также предлагала мне верность, не так ли?
— Посланец прав: Анатолия мало что потеряет, если ею будет владеть Баязид. Пострадает только Карамания, скажем, и я. А сипахам Румелии это действительно грозит многим. Там ты найдешь себе союзников.
— Но не претит ли тебе союз с неверными, Касим-бег? — исподлобья взглянул на него Джем.
— Что мешает тебе тащить каштаны из огня их руками, мой султан?
— И ты полагаешь, что они не разгадают наших расчетов?
— У них невелик выбор, — настаивал на своем Касим-бег. — Так же, как и у меня. Отчего я поверил, что, добившись успеха, ты сдержишь данное мне обещание? А я поверил — ибо что еще оставалось мне? И они тоже должны будут тебе поверить, вот и вся несложная правда.
Я знал, ничто так не оскорбляет слух Джема, как те истины, что именуются несложными. Для него они были низменными, скотскими, он считал, что человеческая истина должна быть как раз сложной.
— Хорошо, — немного погодя произнес он, а затем с горечью продолжал: — Коль мы уж дошли до простых истин: какая тебе корысть, если я перенесу свое восстание в Румелию?
— Совсем простая, — с достоинством ответил последний потомок караманских князей. — Пока ты будешь отвлекать силы Баязида в Румелии, я легко освобожу свою землю. И сбудется то, что ты скрепил своей подписью, мой султан: государство караманов оживет вновь.
— Да… — согласился Джем. — Поистине смешно, что самое близкое уму объяснение столь нескоро приходит мне на ум. Ты свободен, Касим-бег. Только будь добр, позови ко мне румелийца.
Тот выглядел заново рожденным. Внимание, оказанное ему нашими людьми, и, наверно, вода возвратили ему силы. Теперь я видел перед собой жилистого, крепкого человека с умным лицом. Он уже совершенно не походил на помешанного.
— Я должен сообщить тебе, мой султан, — начал он, не дожидаясь вопроса, — имена тех санджак-бегов, что послали меня: Чирменский, Филибешский, Димотишский.
— Я это подозревал, — ответил Джем. — Именно в их санджаках было всего больше вакуфной земли перед тем, как мой отец ввел свои законы. Что же предлагают они мне?
— Они предлагают тебе покинуть Ликию, эту смертоносную западню. По дорогам, которые ты сам изберешь, переправься в Румелию. Как только Баязид узнает, что тебя больше нет здесь, он уведет свои войска. Тогда и мы вернемся в свои санджаки. А ты подашь нам знак, что приближаешься. Вот все, что требуется от тебя.
— Не в первый раз слышу я подобные посулы. Точно такими же заставили меня выступить из Каира сипахи Анатолии. И обратились в бегство уже в третьем сражении. Что будет, если и румелийцы внезапно решат, что власть Баязида не столь уж страшна им?
Сипах смущенно умолк.
Что будет, если и румелийцы внезапно решат, что власть Баязида не столь уж страшна им?
Сипах смущенно умолк. То ли не зная, что ответить, то ли боясь, что ответ покажется дерзким. Теперь, придя в себя, он явно благоговел перед нашим повелителем.
— Хуже, чем в Ликии, не будет, мой султан, — проговорил он наконец. — Кроме того… как бы это выразить?… Если тебе потребуется прибежище, то… тебе будет лучше у них.
— У кого? — не поверил своим ушам Джем.
— У неверных, — с опаской пробормотал сипах. — Они мягкосердечны, мы ведь их знаем. Убийство почитается у них смертным грехом. Они пощадят тебя, ты наполовину — их.