— Не понимаю, — поморщился Джем.
— Дай тебе бог никогда не понять! — просто, без всякой злости ответил Сулейман. — Я хотел только сказать: тому, кто однажды бежал, лучше не искать пути назад. Такого пути нет!
— Друг… — с какой легкостью Джем дарил людям это звание! — мой выбор пал на тебя лишь потому, что ты знаешь их язык. Мне не пришло в голову, что тебя на Родосе подстерегает опасность. Подумай, желаешь ли ты стать моим посланцем?
— Я уже стал им, повелитель, — сказал Сулейман. — Даже если мне и грозит беда, а может, именно поэтому. Но молю тебя, запомни: если я не вернусь, это произойдет не по моей воле, — значит, я был задержан или убит. Пусть хоть моя смерть докажет тебе, как ты легковерен.
— Нет! — Джем был по-настоящему напуган. — Не кажется ли тебе, что ты убедишь меня слишком дорогой ценой?
— Дорогой ценой! — повторил Франк, и на этот раз, впервые, его слова тронули меня. — Помилуй, мой султан! Много ли стоит человек без родины?
И не медля более, Франк Сулейман направился к Гайдару, заканчивавшему послание Ордену.
— Я не узнаю его. — вслух размышлял Джем. — Никогда не предполагал, что наш оружейник будет так многословен и проявит какие-то человеческие чувства. Видишь, Саади, что делают с человеком испытания? Даже с таким кремнем, как Сулейман. Достаточно было нескольких месяцев скитаний по Эрмени, Египту, Ликин…
— Боюсь, что не это потрясло его, повелитель, — ответил я, — Боюсь, что Сулейману довелось пережить нечто пострашнее, чем Ликия.
И воспоминания об этом, думаю я, не дают ему покоя.
Тем и закончился тот разговор.
Сулейман, сопровождаемый тремя сотнями людей, отправился в путь. Даже издали не помахал нам рукой на прощание. Он ехал, уронив голову на грудь, мрачный, как самое дурное предчувствие.
— Наш оружейник сегодня как в воду опущенный, — пошутил Джем.
— Когда же он выглядел иначе? — подхватил я шутку. Но дурное предчувствие тяжело нависло над нашим лагерем.
Первые показания Д’Обюссона, великого магистра Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, об истории делах возглавляемого им Ордена
И по вашим и по всяческим законам я свободен от дачи показаний — никто не обязан свидетельствовать против себя, гласит закон. А я боюсь, что расследование по делу Джема завершится новыми обвинениями, главным образом против меня. Отчего я так считаю, спрашиваете вы? Оттого что обладаю в этом отношении длительным и горьким опытом.
Меня начали обвинять давно, еще триста лет назад. В различных писаниях (от романов до политических трактатов) я был представлен чернее дьявола, мне приписывались черты настоящего чудовища.
Простите, что я позволяю себе обратить слова упрека к потомкам — принято считать, что потомки не ошибаются. Однако не замечаете ли вы: с одной стороны меня уличают в семи смертных грехах, с другой — история указывает на меня как на самого выдающегося магистра Ордена? Какое из двух утверждений истинно?
Не отвечайте, я знаю и сам: и то и другое. Истинно, что в мое время государственный деятель мог достичь высот, лишь приняв не только образ зверя, но и его повадки.
Вы утверждаете, что я преувеличиваю. Угодно ли, я приведу в пример нескольких моих современников, оставивших в истории завидный след?
Итак:
Я был современником Людовика XI. Он сделал попытку объединить феодальные владения между Рейном, Пиренеями и Атлантическим океаном в нечто, послужившее основой нынешнего французского государства. С помощью неимоверных усилий и поразительного государственного чутья. Прекрасно. Но что из себя представлял Людовик XI? Это был изверг, прошу простить мне это выражение. Еще в юности он восстал против собственного отца и повел против него настоящую войну; взойдя на престол, он не гнушался никакими средствами — будь то кинжал, яд, доносы или пытки. Противники Людовика проводили долгие годы заточения в клетках, где в длину, ширину и высоту было по 8 шагов. В таких клетках они ели, спали и справляли нужду. Отвратительно, не правда ли? А Людовик любил прохаживаться между этими клетками и вести саркастические беседы ее своими гостями поневоле.
Сверх всего прочего это был шут — человек, получавший удовольствие от глумления над людьми и над собственным саном. Он объезжал свои владения, переодетый простым ремесленником, и заигрывал с горожанами, одновременно втрое увеличивая взимаемые с них налоги. Вот, вкратце, что такое Людовик XI, которого история называет собирателем французских земель.
Я был современником трех пап — Сикста IV, Иннокентия VIII и Александра VI. Иннокентия я характеризовать не стану лишь потому, что он был моим личным другом. Двое других соперничали меж собой в низости. И тот и другой открыто содержали одну или нескольких любовниц, кормили от двух до шести незаконнорожденных отпрысков, развлекали Рим карнавалами или боем быков. Так выглядели в наше время духовные пастыри, достигшие законченного воплощения в Александре VI, иначе — Родриго Борджиа, отце Цезаря и Лукреции. Есть ли надобность подробно описывать его? Была ли в Италии конца XV века хоть одна преступная интрига, в которой бы не угадывалась рука семейства Борджиа? Впрочем, на пороге Реформации наш клир показал, и показал в полной мере, на что он способен.