Я передал ему повеление Джема, Сулейман захватил попону, сумку с сухарями, и мы вдвоем зашагали назад.
Джем нетерпеливо поджидал нас — я отлично знал, как у него проявляется нетерпение.
— Сулейман, — обратился он к Франку, — я доверяю тебе сегодня нечто гораздо большее, чем свою жизнь.
Тот лишь слегка поклонился в ответ.
— Ты отправишься на Родос и от моего имени попросишь их о том, о чем некогда ты просил меня: об убежище.
Сулейман не ответил. Я видел, лицо его становится суровей, чем всегда, зрачки суживаются, точно перед боем, а голова уходит в плечи, он широко расставил ступни — что на него такое нашло?
— Мой султан, — миновала вечность, прежде чем он раскрыл рот, — твой слуга не вправе спрашивать, но я все же осмелюсь, чтобы ты когда-нибудь не укорил меня. Как пришло тебе на ум искать убежища на Родосе?
— Я не должен давать ответ своему слуге, Сулейман, — сказал Джем, — но все же объясню тебе: мы направляемся в Румелию. Однако не птицы же мы, чтобы перелететь туда по воздуху? Родос — первый остров по пути на север.
— Иди к персидскому шаху или египетскому султану, о повелитель! — произнес с мольбой диковинный тот человек. — Хоть в пекло, если на то твоя воля, только не на Родос! Я был там. Неужели ты не задаешься вопросом, отчего предпочел я своим единоверцам тех, кого у меня на родине называют язычниками и дикими зверями?
— Сулейман, — очень мягко проговорил Джем, — твое прошлое касается лишь тебя одного. Я понимаю, человек может быть огорчен, разочарован, его может изгнать обида или тяжкая утрата. Но это не должно ослеплять его, Сулейман, отдельным человеком не все исчерпывается в мире. Я отдаю себя не в руки корсаров; я прошу убежища у магистра рыцарского ордена. Мне известны законы их веры — я никогда бы не вверился людям, не зная их законов, Сулейман.
Пока Джем произносил эту длинную речь, Франк на глазах преображался; ледяная корка растаяла, Сулейман заговорил так, словно защищал смысл всей своей жизни:
— Мой султан, мне трудно разубедить тебя, но твои слова — прости, повелитель, — чистейшее безрассудство. Не говори о рыцарях-монахах до той поры, покуда не поживешь у них. А после того, как поживешь, все предупреждения окажутся запоздалыми.
— Ты видишь мир сквозь личную свою обиду, Сулейман, я не корю тебя за это! Но отчего не хочешь ты понять, что, пусть ты даже прав, со мной Орден не может поступить так, как с первым встречным? Ведь я сын султана, за мной, вы вчера слышали это, стоят сипахи Румелии. Допустим, что рыцари-монахи лишены сердца, но зато у них есть рассудок. Они не станут бесславить перед всем христианским миром Орден, цель которого — распространить по Востоку закон милосердия. Вот видишь, Сулейман, я рассчитываю на их здравый смысл.
Франк словно сжимался под красивыми фразами моего друга. Должно быть, подумал я, его подавляло великодушие, государственный ум Джема и он чувствовал себя виноватым в том, что пытался вдохнуть в его душу подозрение. Он постоял так под взглядом Джема, потом вскинул голову и с необъяснимым отчаянием произнес:
— О повелитель, ты не послушаешься меня, даже если я до самого вечера буду заклинать тебя. Я не умею говорить, да и не подобает мужчине хулить свою кровь, семью, его взрастившую.
Я не умею говорить, да и не подобает мужчине хулить свою кровь, семью, его взрастившую. Об одном прошу: потребуй от великого магистра письма. Чтобы он бумагой скрепил обещание не только впустить тебя на Родос, но и отпустить, когда ты того пожелаешь!
— Ну, это уже смешно. — И Джем действительно рассмеялся. — Я, конечно, буду просить впустить меня в Родосскую гавань. Но отпустить? Что за странная просьба, Сулейман! Неужели ты полагаешь, что они способны выдать меня Баязиду? Да ведь Баязид будет продолжать завоевания моего отца, и Родос падет первой его жертвой. Орден — враг Османов, Сулейман, и я не случайно там ищу убежища.
Джем продолжал улыбаться, как всякий не слишком хитрый человек, радующийся хитрой мысли, неожиданно пришедшей ему в голову. А Сулейман смотрел на него с жалостью — словно перед ним был опасно больной.
Что касается меня, я тоже, если хотите знать, не разделял тревоги Франка — рассуждения Джема звучали так убедительно!
— Мой султан, что бы ты ни повелел мне, — заявил Сулейман, — я не вернусь, не получив бумаги, о которой сказал.
— Поезжай, Сулейман! — распорядился Джем, оставляя эту дерзость без ответа. — Мое письмо будет тебе передано, Хайдар пишет его. До берега тебя будут сопровождать триста наших людей, там вас ожидает ладья. Да пошлет вам аллах попутного ветра!
— И да поможет он мне возвратиться, мой султан, несмотря на попутный ветер туда и оттуда! — насмешливо сверкнул глазами Франк. — Едва ли Орден очень обрадуется рыцарю-беглецу, принявшему турецкую веру.
— Стой, Сулейман! — так порывисто воскликнул Джем, словно тот кинулся бежать. — Ты полагаешь, что тебе грозит опасность? Ты действительно принадлежал к их братству, однако ныне тебя охраняет наш закон. Возможно, и там есть сбежавшие от нас, кого Орден взял под свою защиту.
— Все это верно, повелитель. — На лице Франка не было и тени страха. — Один бежит сюда, другой туда, тем самым переставая быть своим у своих и не становясь своим у чужих.