— Много чего было, Гена, никто и не спорит, — пожал плечами Грузин. — Только ведь — «было». Ты же русский язык лучше меня знаешь, должен понимать, что такое глагол прошедшего времени. Все в прошедшем, Гена-генацвале! Начальный этап накопления капитала… На этом этапе кто работает в белых перчатках, тот не выживает. Потому незамаравшихся нет. Только сейчас другие времена, и правила другие. А ты эти правила нарушил.
— Болтовня, Каха, демагогия. На самом деле, это вопрос цены, и не более. Как говорил классик экономических отношений Карл Маркс, за двести процентов прибыли капиталист пожертвует своей матерью. А Маркс как никто другой глубоко разбирался в теме. Ты бы тоже пошел на что угодно, замаячь перед тобой хотя бы те самые двести процентов. А если больше… В общем, мне надоел этот разговор. Давайте говорить о деле.
— О каком деле? — в недоумении вскинул брови Малышевский.
— Зачем вы меня сюда приволокли? Чего хотите? Только не надо втюхивать, что хотите меня убить… Не скрою, сперва я чуть в штаны не наложил. Но у меня было время все взвесить и просчитать. Ну не стали бы засвечивать меня перед посторонними, если бы собирались тупо мочкануть. Хотите сказать, что это не посторонние, а ваши верные люди, которые никогда вас не продадут? Не смешно.. Вы прекрасно знаете, что люди верны лишь до тех пор, пока им не предложат больше, чем даете вы. К тому же, и это важнее всего, вам невыгоден мой уход. Стоит ли напоминать тебе, Каха, с чьими банками работают твои грузинские структуры и кто проводит офшорные операции, при помощи которых грузинская экономика бесспорно и неуклонно развивается… хотя бы в лице одного ее представителя. И уже не с тобой ли, Сан-Олегыч, мы подписали договор о намерениях по финансированию твоего проекта биотоплива? Это — во-первых. Есть и во-вторых. Во-вторых, вам в любом случае не удастся надежно спрятать все концы. Если я вдруг исчезну, тень подозрения в любом случае падет и на вас. Сейчас я имею в виду Бориса Абрамовича с его подозрительностью, о которой вы прекрасно осведомлены. Все это неизбежно ухудшит ваши отношения с Борисом Абрамовичем, а раз так, то и с зарубежными партнерами, для которых Березовский — фигура более авторитетная, чем вы оба вместе взятые. К тому же слушок о вас и о нехороших странностях пойдет кругами по воде, пострадает ваша репутация, а вы ведь оба стремитесь войти на равных в европейскую деловую элиту. А с такими пятнами на мундирах вы войдете только не скажу куда… Ну что, кажется, я привел достаточно аргументов, чтобы прийти к выводу: я вам нужен живой. Отсюда вытекает вопрос — так зачем же вы приволокли меня сюда?
— Ты очень умный, да! — сказал Грузин, вставая из-за стола и подходя к Кривицкому. — А если Березовский дал добро на твое устранение, а?
— Врешь. Блефуешь. Как с Говоровым.
— Да ну?! — воскликнул Грузин. — Ты ж за его спиной чуть было не поссорил его — и Малышевского! Думаешь, он тебя за такое по головке должен погладить?!
И неожиданно ударил Крепыша в лицо.
Блефуешь. Как с Говоровым.
— Да ну?! — воскликнул Грузин. — Ты ж за его спиной чуть было не поссорил его — и Малышевского! Думаешь, он тебя за такое по головке должен погладить?!
И неожиданно ударил Крепыша в лицо. Удар был проведен неумело, но внушительный вес грузина сыграл свою роль.
Кривицкий повалился в траву вместе со стулом, Каха Георгиевич навис над ним. Спросил сквозь зубы:
— А если все же твое списание одобрено? Подумал об этом?
— Не может быть, — быстро проговорил Крепыш, не делая попыток подняться, и сплюнул. Слюна была красной. — На меня слишком много всего завязано. Даже в наших с вами отношениях. А для Бориса я незаменим.
— Это ты так думаешь, — презрительно сказал Больной. — Дурилка…
— А если Борис Абрамович согласился понести некоторые убытки? — Малышевский тоже встал, подошел к Грузину, склонился над Кривицким, заложив руки за спину. — После долгих консультаций с нами? И мы тоже согласились понести некоторые убытки. А после вместе с Березовским договорились, как те убытки минимизировать. Остальных в расчет можно не принимать, потому как остальные никогда не узнают, куда ты вдруг подевался, и никогда не свяжут нас с твоим исчезновением.
Малышевский запустил руку назад, под рубашку (мелькнула рыжеватая кобура) достал блеснувший на солнце браунинг (Мазур с Тимошем рефлекторно напряглись), и направил ствол на Кривицкого.
— Что глазенками лупаешь? — спросил Грузин, с осуждением глядя на Крепыша. — Думаешь, шутки продолжаются?
— Тебя, Гена, — следует заметить, что Малышевский держал пистолет весьма умело, — наверное, расслабило и успокоило то, что мы с тобой так долго лясы точили. Подробно все излагали, в красках расписывали, беседовали, как с человеком. Вместо того, чтобы сразу пристрелить, как суку. Просто, Геночка, мы не хотели уж совсем скатываться к началу девяностых. Мы, как ты верно заметил, хотим войти в Европу, стать своими, фраки со смокингами носим, а не спортивные костюмы и не малиновые пинжаки. Поэтому и устроили тебе пикничок, а не разборку — без паяльников и утюгов обошлись. Правда, и без адвокатов с присяжными заседателями… Ну да ладно, толку от них для тебя все равно бы немного было, перед нами они бы тебя не оправдали. Ведь в душе мы все-таки азиаты, такими и умрем. А ты умрешь первым из нас.