— Садись, садись, — Грузин лишь на секунду повернулся к пленнику и вновь оборотился к шашлыкам. — Разговор будет долгий, ножки устанут. И не стоя ж ты кушать будешь…
— Ладно. Поговорим, — неожиданно легко согласился Кривицкий и опустился на предложенный стул. Сел, будто занимая место в кинотеатре, закинул ногу за ногу. Протянул руки, и Стробач снял с него «браслеты». Крепыш потер натертые запястья.
Он не выглядел сломленным, держался спокойно, что, в общем-то, Мазура немного удивило — не предполагал он такую крепкость духа в этом человеке. А ведь он не может не понимать, что живым его отсюда не выпустят. Равно как и не предполагал Мазур, что предателя-олигарха вот так вот запанибратски пригласят к столу.
— И что за хрень? Что все это значит, кто мне из вас объяснит? Причем так объяснит, чтобы я остался объяснением полностью удовлетворен.
— Брось, Гена, — сказал Грузин, отворачиваясь от щиплющего глаза дыма. — Все ты понимаешь.
— Слушай, а не пошел бы ты! — повысил голос Крепыш. — Я тебе не пацан, чтобы со мной так обращаться!
Попытавшегося было подняться со стула пленника Стробач отнюдь не грубо усадил на место, надавив на плечи.
— Как-то неубедительно ты возмущаешься, — хмыкнул Грузин, вытирая руки о заткнутое за пояс и служащее фартуком полотенце. — Где искренность, где страсть, где брызги слюней изо рта! Все потому, что не хватает внутренней убежденности в собственной правоте. А актер из тебя хреновенький, Геша…
— Если это идиотский розыгрыш, чтоб затащить меня на этот ваш дружеский пикник, то — все. Подурачились, и хватит, уже слишком далеко зашло. Я не в настроении поддерживать шутки. У меня дел по горло…
Кривицкий приглушенно выругался, прикрыл глаза, словно собирается дремать, и замолчал.
— Я же говорил, Каха, что он именно так и станет держаться, — Малышевский аккуратно сложил газету, бросил на траву. Вздохнул, как человек, знающий, что впереди его ждет нелегкая работа, и набулькал Кривицкому вина. — Он знает, что мы знаем. Понимает, что мы располагаем доказательствами, раз затащили его сюда эдаким вопиющим манером. Однако он намерен до последнего корчить из себя невинную жертву. Придется отыграть весь спектакль до конца, предъявить доказательства, припереть к стене уликами. Правила игры, ничего не поделаешь… Давай выпьем за твое здоровье, Гена.
— Правила… — сокрушенно покачал головой Грузин.
Правила игры, ничего не поделаешь… Давай выпьем за твое здоровье, Гена.
— Правила… — сокрушенно покачал головой Грузин. — Он, значит, будет творить что хочет, а мы должны держаться правил…
— Сами пейте, — огрызнулся Кривицкий.
— Думает, что мы его отравить хотим, как в романах! — Вытирая руки о полотенце, Каха Георгиевич двинулся к Кривицкому. Навис над ним гранитной плитой. — Никто тебя травить не собирается, гаденыш, не дождешься. Ты, сволочь, подставил нас под пули. Под пули отморозков! У меня четверо детей, жена и мать, и я за них отвечаю! С-сука!
Грузин правой рукой схватил Крепыша за шиворот, легко, будто тот тряпичный, приподнял. Левой сжал ему горло. Лицо грузинского олигарха было перекошено гримасой ярости, он сейчас был действительно, по-настоящему страшен.
Стробач стоял чуть в сторонке, в происходящее не вмешиваясь. И правильно делал — не было такого приказа: вмешиваться.
— Я тебя лично потрошить буду, тварь, иудина! И ты быстро забудешь про правила-шмавила, все дерьмо из тебя повылезет…
Белый, как бумага, Кривицкий мотался в лапищах Кахи Георгиевича. Его губы были плотно сжаты, он не издавал ни звука.
Мазур наблюдал за сценой лениво, но с любопытством: не каждый день наблюдаешь разборки царьков, в самом-то деле…
— Ладно, Каха, подожди, не гони волну, — Больной приподнялся со стула. — Мы ж интеллигентные люди, тем более я и Геннадий Леонидович — соратники, как-никак, он нам и так все расскажет. Да стой ты, прибьешь ведь!
Больной потянулся к Грузину, явно собираясь пресечь поспешный самосуд, но его вмешательство не потребовалось — Каха отпустил Кривицкого. В общем-то, следовало ожидать, что человек, добившийся столь высокого положения, пусть даже и кавказец, умеет управлять своим гневом. Хотя взять управление гневом можно было бы и пораньше — для человека такого положения…
Мазур незаметно переглянулся со Стробачом. Создавалось полное впечатление, что они стали зрителями некоего плохо срежиссированного спектакля.
Малышевский, соединив кончики пальцев на уровне лица, с нескрываемыми любопытством и удовольствием наблюдал за коллегами.
Бормоча под нос по-грузински, Каха наконец отошел к мангалу. С шумом и скрежетом сдвинул на край уже готовые шашлыки и принялся насаживать на свободные шампуры сырое мясо с таким остервенением, будто каждый кусок и был этим самым Крепышом.
— Значит, так, — отдышавшись и чеканя слова, заговорил Кривицкий. Его заметно потряхивало — но отнюдь не от страха, а скорее, от гнева. — Требую немедленно прекратить этот… этот балаган. Вы далеко зашли. Вы ответите. Вы не на меня одного руку подняли. Я вам не… Вы поднимаете руку на Бориса Абрамовича, на его соратников и союзников…
— Гена, Гена… — Малышевский поднялся со стула, обошел его и встал сзади, сжав ладонями спинку. — Какой Борис Абрамович? Ты же, как верно сказал Каха, все понимаешь… Ну ладно. Давай спокойно… Каха будет держать себя в руках… — Малышевский оглянулся на Грузина, — мирно и обстоятельно расставим точки над i.