— Ты сейчас скажешь, Геночка, что все это лишь журналистские домыслы, клевета и вообще никакие ничему не доказательства? — сказал Больной, допивая вино из бокала.
— Ты же сам это прекрасно знаешь, — буркнул Кривицкий, и Мазур буквально-таки слышал, как в его мозгу шуршат процессоры в поисках оптимального решения. К мясу он так и не притронулся.
— Я — знаю, — продолжал Больной. — Но я уже сказал тебе, что мы никаким судам ничего доказывать не собираемся. Мы себе доказываем.
— И вас это убеждает?
— Вполне, — сказал Больной. — Смотри, что получается, Ген. Вырисовывается преинтереснейший треугольник: ты, Хадашев и Говоров. Все друг друга знали, но свое знакомство отчего-то скрывали. Лишь ты своего знакомства с покойным Анатолием Витальевичем не скрывал, разве что не афишировал, насколько оно было тесным…
— А я обязан что-то афишировать?
— Разумеется, нет. Только не кто иной, как Говоров, скрывал и уничтожал улики, вообще, делал все, чтобы увести расследование в сторону. Это известно доподлинно. Тебе привести доказательства?
Кривицкий едва заметно перевел дыхание, в очередной раз утер пот со лба и хохотнул.
— Да ну, иди ты! Говоров уводил расследование? А при чем тут я, позволь поинтересоваться?
— И в самом деле, — подключился Малышевский. — Очень удобный способ защиты. Мол, это все Говоров, он задумал, он исполнил и, зная о твоем знакомстве с Хадашевым, перевел все стрелки на тебя. Он и есть главарь, а ты совершенно ни при чем… Только вот незадача: с какой такой радости ему переводить стрелки именно на тебя?
— Это ты у меня спрашиваешь? Вот у него и спроси.
А заодно спроси и своих бойцов, которые не смогли взять его живым.
— Правильно, Гена, все правильно, — откинулся на спинку стула Малышевский. — Ты же интересовался подробностями и знаешь, что там были гости. Согласен — сработали не очень хорошо, но… Но перед тем, как застрелиться он назвал фамилию. И угадай, чью.
Кривицкий засмеялся.
— Что ты ржешь, Геночка? — Больной отодвинул от себя тарелку и достал сигареты.
— Да потому что даже под пыткой Толя Говоров не выдал бы меня. Не тот он был человек. Стало быть, и доказательства все ваши липовые.
Глава пятнадцатая
ПРИГОВОР СУДЬБЫ
Повисла пауза. А Кривицкий, наслаждаясь произведенным эффектом, напротив, свою тарелку к себе пододвинул, вооружился ножом с вилкой и взялся за мясо, будто не ел неделю.
— Ну что вы застыли, аки в немой сцене, други мои? — наконец спросил он с набитым ртом. — Не ждали, что проговорюсь, что проколюсь на такой мелочи?
Он сам налил себе вина, выпил залпом почти до дна и сказал вдруг жестко:
— Не дождетесь. Просто надоел этот ваш идиотский спектакль. Шашлыки, свидетели, вино, обвинения… Поначалу интересно даже было, а потом надоело. Ну да, это я. Вы хотели признания? Пожалуйста: это я. Ну и что дальше? Убьете меня?
— Сука ты, Гена, — тихо сказал Больной. — Мы же были в одной команде…
— Сука, — согласился Крепыш и потянулся к блюду с зеленью. — Знаете старинный анекдот? Как-то одного человека попросили: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты! — в ответ на что Иуда радостно засмеялся».
Кривицкий хохотнул. Никто его не поддержал. Тогда он пожал плечами, в молчании доел шашлык, потом достал из стаканчика зубочистку и принялся преспокойно ковырять в зубах.
— Вот ты, Саша, весь из себя такой респектабельный и европейский, — сказал он. — Винцо попиваешь, правильные речи говоришь. О совести, о некрасивых поступках, о красивых поступках… А тебе напомнить расстрел в одной из московских бань в девяностом году? Это когда в VIP-апартаментах положили из автоматов одиннадцать человек. Шестерых посетителей бани, девочек по вызову, банщицу и массажистку. Причем никто не мог понять мотивов — кого и за что заказали, потому что там собрались на отдых люди невысокого полета, особо ни с кем не конфликтующие… Только очень немногие знали, что тогда и впрямь положили случайных людей. Что на тот вечер апартаменты заказал совсем другой человек, который за несколько часов до назначенного времени заказик-то свой и снял. И тем счастливчиком, лишь по чистой случайности избежавшим смерти, был твой тогдашний наиглавнейший конкурент, дорогой мой Александр Олегович, с которым ты бился за контрольный пакет акций одной нефтяной компании. Вот вместо него и погибло аж одиннадцать ни в чем не повинных человек. Правда, своего ты добился…
Кривицкий небрежно отбросил зубочистку в траву и закинул руки за голову.
— Этого расстрела вполне хватило, чтобы твой конкурент страшно напугался и пошел с тобой на мировую. Конечно, никто никогда и ничего не докажет, но мы-то с тобой знаем, как оно было. Я уже не говорю о банкротствах предприятий, когда твои орелики-рейдеры с твоего благословения в выборе средств не церемонились…
— Это называется бездоказательная клевета, — снисходительно улыбнулся Малышевский.
— Ай да брось ты! — Кривицкий махнул рукой.
— Ай да брось ты! — Кривицкий махнул рукой. — Не перед присяжными выступаем, как вы сами мне тут весь день талдычите. Не буду я тебе ничего доказывать, больно надо… И ты, Ваня, — он повернулся к Больному, — тоже, конечно, весь в шоколаде, да? А это не ты ли, Иван Сергеевич, одно время расчищал себе путь, организуя накаты силовиков на твоих конкурентов? Если мне не изменяет память, с тебя в Москве и началась это волна наездов друг на друга всевозможных структур — от налоговиков до прокурорских. С твоей помощью немало народу пересажали и разорили. Иногда это имело печальные и даже, не побоюсь громких слов, — трагические последствия. Например, самоубийство Губерниева…